Если коллективная воля выплескивается в травлю какого‑то невезучего члена этого коллектива, то виноваты не дети, а взрослые, которые не сумели или не захотели найти для них какие‑то реальные дела, чтобы был условный «враг», которого надо победить. И совершенно необязательно, чтобы этот «враг» был одушевленным, это может быть лень, скука, равнодушие, несправедливость.
Бр-р-р-унелер-р-р-р… Носитель этого звучного имени казался мне исчадием ада, что‑то сродни фашисту. И дразнился он ужасно обидно: «Шпица!», и другие мальчишки вслед за ним выкрикивали обидное прозвище… Что и говорить, толстой я тогда не была, а когда через пару лет страшно довольная удачей мама привезла мне из Таллина полосатые штаны, кличка Освенцим приклеилась ко мне надолго.
Вероятно, на обидчика я пожаловалась дома, потому что очень скоро мне и там житья не стало. «Вон, вон, гляди, Брунелер твой поскакал!» — кричал отчим, показывая в окно, где на заднем дворе громоздилась увязшая в сугробах помойка. «Чегой‑то он мой!» — чуть не плакала я в ответ. Мы «встречали» его во время любого семейного выхода на рынок или в кино. Он фигурировал в отчетах мамы о прожитом дне, выныривал вечером за чаем в «невинных» шутках родственников и вообще участвовал в фантастических похождениях и совершал подвиги, о которых даже не подозревал. Мне было в ту пору лет девять, и я злилась на домашних ужасно. Мало мне в школе этого Брунелера, так еще и дома никакого покоя! Но вот странно, так скоро он стал нестрашным, предметом шуток, юмористическим персонажем. Вся злодейская его аура так и растаяла вместе с теми сугробами, что окружали помойку. Я перестала обращать на него внимание.
