Евангелие, дореволюционную книгу, пропахшую русской избой, принес мне в школу одноклассник Олежка Ананьин, с которым мы то дрались, то играли в «Знатоков», то менялись интересными книжками. Я дал ему почитать на зимние каникулы старинный журнал «Нива», который добыл в букинистическом магазине Москвы мой старший брат, а Олежка в свою очередь принес мне вот это Евангелие. Олежка страшно таращил глаза и шептал, как заговорщик, что книга жутко старинная, что он тайно забрал ее у своей бабушки, что дает ее мне только на три дня, что книгу никто не должен видеть и что, если с ней что-то случится, мне лучше и на свете не жить…
Понятно, все эти угрозы только возбуждали мой интерес к книге, о которой я уже много слышал и читал. Накануне я буквально за одну ночь «проглотил» «Преступление и наказание» Достоевского, книгу, которую вместе с «Нивой» привез мне брат. А в ней так много говорится о Евангелии, которое я не читал. Я сказал об этом на переменке Олежке — и вот, пожалуйста, Евангелие у меня в руках!
Уединившись в своей комнате, я стал листать книгу. Евангелие было напечатано с параллельными местами: напротив столбика по-славянски располагался столбик с русским переводом, который, впрочем, тоже давался не очень легко, потому что русский язык Евангелия был дореформенный, с ятями, ерами, фитами, ижицами и прочими «аго» и «яго». Сквозь этот язык я продирался, как шальной медведь через бурелом. Но Евангелие меня захватило, взволновало.
Совершенно очевидно, оно было неправильной книгой! То есть совсем в нем не было того, что в сознании советского школьника середины 70-х годов ассоциировалось с понятием правильного, чем был нашпигован наш телевизор с утра до позднего вечера и от чего ужасно тошнило.
Более того, меня ужасно удивило и поразило неправильное поведение Христа! За ним идут тысячи людей — мечта любого общественного деятеля! Какие возможности! А Он обличает, буквально гонит их от Себя! И другое — гневное море народное бросает к Его ногам прелюбодейку — а Он невозмутимо чертит что-то там на песке, пока не стихает волнение, пока мутное море не превращается в тишайшую гладь- зеркало, в которое страшно заглянуть: «Кто из вас без греха — первый брось в нее камень»!
Я вскакивал в восторге и ходил по комнате. Нигде ничего подобного я не читал! И тут же во мне возникали противоречия. Дело в том, что до сей поры нашим с Олежкой кумиром был Остап Бендер. Мы перечитали оба бессмертных романа про него раз по десять, мы знали их практически наизусть. Как прекрасно ощущал себя Остап Бендер на просторах нашего маразматического и заидеологизированного государства! Но как некрасиво он вдруг поблек на фоне Евангелия, как бы Бендер ни пересыпал свою речь цитатами из него!
Это меня ужасно смутило. Я не хотел расставаться с Бендером, но вдруг понял, что не смогу отдать Олежке Евангелие через три дня. Я вообще не смогу ему его отдать…
Но что же делать? И в моей душе стал вызревать захватывающий план…
Это был конец 1975 года. Моя большая страна уверенной поступью шла навстречу XXV съезду КПСС. В телевизионном эфире шла бодрая перекличка предприятий легкой промышленности, иногда разбавляемая соцстрановским легкомысленным лепетанием Кржемилека и Вахмурки. А моя пятнадцатилетняя душа совершенно была заполнена хоккеем, «Битлами» и телевизионной программой на новогоднюю неделю. Что еще из сокровищ было у меня тогда? Блок жвачки (подарок брата), новенький настоящий кожаный польский футбольный мяч в черно-белый ромбик, купленный мне на пятнадцатилетие в спортивном магазине на «Соколе» опять же братом. Да хоккейные вратарские доспехи, которые я сам себе смастерил из отцовского дерматина, поролона и кожаных ремней. А что еще нужно для счастья, когда тебе 15 лет? Оказывается, было нужно что-то еще…
Ровно в полночь я оставил Леонида Ильича лобызаться с зашумевшим вдруг городом, ушел в свою комнату, зажег свечку и погасил свет.
Улица очень скоро обезлюдела. Все спешили к телевизорам на новогодний «Голубой огонек», и только один счастливый прохожий не очень твердо шел, сняв шапку, подставляя лицо под большие и медленные снежинки.
А я взялся переписывать Евангелие. Так я решил. И именно в новогоднюю ночь… У меня дух захватывало от дерзости моего плана…
Я выбрал Евангелие от Марка как самое короткое. Хотя позже, обнаружив в церковном календаре день памяти апостола Марка днем позже дня своего рождения, я понял, что это евангелист выбрал тогда меня, а не я его.
«…Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему…»
Я не понимал и половины того, что переписывал. Я полемизировал, спорил…
Ниже только что записанного синим цветом фрагмента из Евангелия я дерзал ручкой другого цвета (зеленого) помещать свой комментарий. Остап Бендер в моей душе не уступал без боя своих позиций. Но пришло время, когда все баталии закончились.
«…Был третий час, и распяли Его…»
Тихо опускались снежинки. Тихо было на безалаберной душе. Прогоревшая свеча, зачадив, погасла. Не включая света, я лег спать…
Первого января 1976 года центральное телевидение в 10.50 продемонстрирует премьеру телефильма «Приключения Буратино», и Дима
Иосифов на многие десятилетия очарует несколько поколений тогда еще единого советского народа своей солнечной «гагаринской» улыбкой.
В 12 часов будет показана международная встреча по хоккею ЦСКА — «Монреаль Канадиенс».
В 17.45 того же дня состоится премьера телевизионного художественного фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!».
…Жизнь пойдет своим чередом. Я буду в ней смеяться и скорбеть вместе со своим народом. Вместе со своим народом я буду наблюдать «гонку на лафетах», когда после смерти Брежнева прогрохочут по Красной площади в церемониальном прощании гробы Андропова и Черненко. Вместе со своим доверчивым народом я буду радоваться «гласности», «перестройке» и «ветрам перемен», еще не подозревая, что под видом ласкового ветерка надвигается страшный разрушительный ураган…
Но в новогоднюю ночь на 1976 год у меня была своя тайна, освященная светом свечи!
