23 ноября 2006 года на экраны России вышел фильм режиссера Павла Лунгина «Остров». Картина открывала XVII российский кинофестиваль «Кинотавр» и была показана на официальной церемонии закрытия 63-го Международного кинофестиваля в Венеции.
Павел Семенович Лунгин родился 12 июля 1949 года в Москве, в семье сценариста Семена Лунгина. В 1971 году окончил отделение математической и прикладной лингвистики МГУ им. М. В. Ломоносова, в 1980 г. – Высшие сценарные курсы, после чего работал сценаристом в художественном и документальном кино. В 1990 году дебютировал как режиссер, поставив по собственному сценарию фильм «Такси-блюз» (специальный приз за режиссерскую работу на Каннском фестивале). С начала 90-х годов режиссер жил во Франции и снимал фильмы при участии французских продюсеров, но – в России и о России. Им также были сняты фильмы: «Луна-парк» (1992), «Линия жизни» (1996), «Ботинок» (1997), «Свадьба» (2000), «Олигарх» (2002), т/ф «Московская высотка» (2003), т/ф «Дело о мертвых душах» (2004), «Бедные родственники» (2005).
– Павел Семенович, как бы Вы сами определили основную тему фильма?
– «Остров» – это фильм о стыде и покаянии, которое делает из человека Человека, понимаете?
– Чем был вызван неожиданный поворот, повлиявший на выбор темы?
– Это было, как часто бывает… Как сказать? – Случай или то, что кажется нам случаем, стучит в дверь… Мне неожиданно попал в руки сценарий «Остров», написанный молодым человеком, учеником моего друга, кинодраматурга, преподавателя ВГИКа Юры Арбатова, Дмитрием Соболевым. На самом деле это загадка, как Дима вообще написал этот сценарий?! Я сначала отложил его, потому что это в кино сделать нереально, потом возвращался снова и снова, и вдруг почувствовал растущее, такое мощнейшее желание, необходимость его сделать, вот как это произошло. Почему? Я об этом много думаю сейчас. Во мне самом, видимо, какой-то перелом произошел. Всегда трудно говорить о внутренних движениях мысли и души, а вот этот сценарий позволил мне… дал мне эту возможность сказать о главном. И вдруг у меня образ фильма сложился… Я увидел Петра Мамонова в главной роли и понял, что здесь должен быть только Мамонов с его юродивостью, с его искренним и глубоким воцерковлением…
Мамонов – глубочайший человек, вообще не мыслит себя без Церкви сейчас. И вот мы с ним снова сошлись после «Такси-блюз», чтобы сделать эту удивительную, совершенно другую историю. Понимаете, это – поворот жизни. Вот так это было, и, надо сказать, что чувство чуда сопутствовало нам, во время съемок было очень много больших и малых чудес: почему-то на российском ТВ сразу дали мне деньги на этот фильм, целиком я бы не нашел никогда денег, чтобы сделать его. Почему-то Белое море не замерзало до декабря…
– Вы на Белом море снимали?
– Да, в северном городе Кемь. Белое море, которое должно было замерзнуть в октябре… И погода – не было холодов, то падал снег, то таял, и мы снова и снова могли там жить и снимать. Таких случаев было огромное количество. Какое-то над нами было чувство благодати. Фильм легко снимался, были чудные отношения на площадке, и как-то это было светло.
– Задумывали ли Вы с самого начала снимать фильм-житие?
– Вот это очень любопытно – мне кажется, что сценарий был более реалистичным, больше как жизненная история. Он был как бы телесно написан – вот такой случай из жизни. А вот мистическую составляющую, житийность он приобрел в процессе съемок. Я понял вдруг, что это житие на самом деле, и что тут надо искать иные выразительные средства. Знаете, когда я понял фильм? Мы нашли там эту затопленную баржу, остальное мы все построили из ветхих старых бревен, мостики к этой кочегарке – больше ничего не было к началу съемок. Я говорил: «Ищите мне тачку, старую, живую тачку!» Пошли на завод какой-то заброшенный… на второй день принесли эту тачку. И я … я вдруг понял, что весь этот фильм – это только мостики, тачка – и так тридцать, сорок лет туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… этот вечный бесконечный путь. Главным для меня в этом фильме было – проникновение… что Бог есть – это во-первых, во-вторых… есть покаяние… и есть то, что мы – не животные.
– Были ли какие-то прототипы у образа старца? Или это собирательный образ?
– Конечно, собирательный. Я очень много читал про Серафима Саровского, который, как известно, жил в лесу, и вся природа для него была храмом. И вот это хотелось передать, весь окружающий старца Анатолия мир: и это небо, и вода, и мох, и снег, и остров вдали – все это Храм.
А Вы заметили, какая в фильме икона Спасителя у старца Анатолия?
– Да, деревенская, как детская…
– Я нашел ее там у бабки, это фотография, бумажные цветы, фольга, вместо рамы – конфетная коробка, с ней он прожил всю жизнь, понимаете!.. Вот видите, у него пустая келья, абсолютно пустая, одна икона… и он спит на куче угля – вот это был для меня его образ.
– Да, вот об образе настоятеля, неожиданно и талантливо исполненном Виктором Сухоруковым… Этот образ как будто взят из Патериков, так растворен в любви этот человек. Как Вы его таким увидели?
– Я думал о том, что… вот так получается, что эти три фигуры монахов – это три разных пути к Богу. Есть путь покаяния, страдания Мамонова. Есть детская радость и любовь невероятная у о. Филарета, настоятеля. Он как птичка Божия, я и хотел сделать его именно таким. И в этом смысле образ Виктора Сухорукова – он не менее удивителен. Может быть, благодаря любви? Ну и есть образ о. Иова, героя Дмитрия Дюжева, который такой… ну как офицер – он идет к Богу, он искренне верит, но он считает, что ему должны за это «звездочки на погоны».
– Павел Семенович, посмотрев Ваш фильм, я еще раз убедилась в том, что кино может быть великим синтезом живописи, музыки и слова. В Вашем фильме есть один кадр – портрет старца на угольной стене. Это шедевр живописи, а цвет фильма потрясает, это цвет вечности.
– Со всеми произошли удивительные вещи. Андрей Жигалов – замечательный оператор, до этого он снимал совершенно другие фильмы – «Особенности национальной охоты», «Кукушку». В этих фильмах нет этого особого какого-то мира. И вот вдруг открылся Андрей вот таким удивительным образом.
– А музыка Вашего фильма?! Это состояние души.
– А это – Мартынов. Мы с ним очень много работали. Вы знаете, он православный композитор, авангардист, минималист, много преподавал в Духовной академии, вел курс музыки, сам жил подолгу в монастырях. Мы с ним слушали греческие хоры, песнопения знаменного распева… Мартынов писал просто. И такое было какое-то особое замедление времени, которое идет от этой музыки. Вообще очень интересно… я всю жизнь пытался ускорить время, дать энергию, силу… а тут впервые я пытался добиться вот этого чувства вневременного тем, что замедлял искусственно время. Оказалось, что это гораздо более сильно, чем ускорять.
– О дальнейших планах не принято говорить, но позвольте спросить: Вы не хотите начать снимать Достоевского?
– Я очень хочу, я мечтаю снимать Достоевского… мечтаю. Думаю, что я сейчас как раз вплотную подошел к большой и серьезной работе – чтению Достоевского, понимаете?
– И последний вопрос. Недавно Вы возили «Остров» в Париж. Как там восприняли фильм, какая была реакция?
– Очень сильная. Я был удивлен. Переполненный зал, и такие аплодисменты… и столько взволнованных людей, мокрые глаза у французов, которые… так сказать, в Бога особенно не верят! И какое-то движение, огромное волнение человеческое просто меня поразило… И молодежь очень хорошая.
Уже после беседы с П.С. Лунгиным я прочитала его интервью, данное одной из газет. Корреспондент спросил режиссера о причинах, по которым фильм «Остров» в Каннах, где показывали многие фильмы Лунгина, не был показан. Ответ мэтра был таким: «Если фестиваль открывает «Код да Винчи» – фильм, который, в общем, говорит, что Бога не было, то «Острову» там делать нечего. Потому что мой фильм о том, что Бог есть. Остров в картине – это символ спасения. Этот остров существует, должен существовать в душе человека. Это знание, чувство, что Бог есть».
