Школа – многообъемлющее слово. Это и сам гражданский институт, который может быть и частным, и общественным: что лучше? И система образования, та или иная: какая нам нужнее? И комплекс отношений со старшими и со сверстниками: как и кого они воспитывают? Пожалуй, и родителей не упустишь. Сферы влияния – всегда болезненная вещь: кто и на что имеет право?..
Это как в созерцании произведений живописи – этот зал классицизма, а в том романтизм: что лучше? Или стоишь перед батальной сценой, сам не участвуешь, только видишь, кто чем занят, – это борьба за систему – нам бы тут за тот редут!
Отношения дети–родители–учителя–сверстники–дети – многообразие жанровых сцен. Тут то изможденная троица детей на крепком морозе из последних сил тащит повозку с бочкой воды, то изображение семьи Амальфи с демонстрацией новообретенной роскоши, то опять «двойка», но в конечном счете «всюду жизнь»...
Вспоминая повесть Константина Михайловича Станюковича «Вокруг света на “Коршуне”», при перечитывании ее первых страниц вдруг возникла ассоциация Лазарев – Корнилов – Нахимов – Истомин. Дорогие имена. Откуда это? Сам Станюкович, сын адмирала, юношей-подростком находился в Севастополе во время его обороны и даже получил памятную медаль. Он все знал про море и моряков и, не любя морской карьеры, любил людей – и простых, и сановных, – которые служили на флоте. И по настроению, живущему в строках повести, по настроению настоящего чистого мужества, от радости, что это есть в человечестве, вспомнилась крипта собора Св. Владимира в Севастополе.
Будете в Севастополе – пойдите туда и на оборонительные бастионы, в особенности со своими мальчиками. «До высадки войск противника в Крыму в сентябре 1854 г. успели построить подвальный этаж храма, стены которого поднялись над землей на 60–90 см. С началом обороны Севастополя возведение собора приостановилось, а все рабочие были переведены на сооружение сухопутных укреплений вокруг города.
В первые дни обороны Севастополя адмиралы В.А. Корнилов и П.С. Нахимов выразили пожелание, чтобы их похоронили возле М.П. Лазарева, так как склеп, где покоился его прах, мог вместить еще две могилы. Это пожелание адмиралов было не только известно, но и понятно всем. Еще в знаменитом Наваринском бою 1827 г. капитан 1-го ранга М.П. Лазарев, командовавший линейным кораблем «Азов», обратил внимание на своих незаурядных подчиненных: лейтенанта П. Нахимова, мичмана В.Корнилова и гардемарина В.Истомина, которые впоследствии стали его преданными учениками и талантливыми продолжателями лучших традиций Российского военно-морского флота.
5 октября 1854 г. во время первой бомбардировки Севастополя вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов был смертельно ранен на Малаховом кургане и через несколько часов скончался. Последние его слова: «Отстаивайте же Севастополь», – стали лейтмотивом всей обороны города. За заслуги перед флотом, перед Россией В.А. Корнилову была оказана честь – его похоронили в склепе строящегося собора, рядом с адмиралом М.П.Лазаревым.
7 марта 1855 г. на Камчатском люнете, близ Малахова кургана, был убит ядром в голову контр-адмирал Владимир Иванович Истомин. П.С. Нахимов предложил похоронить его в том же склепе, где уже покоились адмиралы Лазарев и Корнилов. Вместе с другими офицерами адмирал Нахимов нес на руках гроб с телом своего сподвижника и друга до самого склепа, не сменившись ни разу. Войска отдали последние почести – прогремел пушечный салют, гроб опустили на дно склепа. Нахимов сказал: «Есть место еще для одного, лягу хоть в ногах у своих товарищей…»
В письме брату В.И. Истомина Константину Нахимов писал: «По единственному желанию всех нас, бывших его сослуживцев, мы погребли его в почетной и священной могиле для черноморских моряков, в... склепе, где лежит прах незабвенного Михаила Петровича и Владимира Алексеевича. Я берег это место для себя, но решил уступить ему. Три праха в склепе Владимирского собора будут служить святынею для всех настоящих и будущих моряков Черноморского флота».
28 июня 1855 г. на Малаховом кургане был смертельно ранен Павел Степанович Нахимов: «Пуля прошла выше виска над левым глазом, пробила череп и тронула мозг. Адмирал произнес что-то невнятное и более не приходил в сознание». 30 июня в 11 час. 10 мин. он скончался. «Его положили в то место, где он стоял при погребении Истомина – около того, которое он сам себе готовил в твердой уверенности, что должен пасть за Севастополь».
Так, в ходе Крымской войны еще недостроенный собор Святого Владимира стал усыпальницей выдающихся адмиралов Российского флота, памятником героям обороны Севастополя 1854–1855 гг.
Через два месяца после похорон Нахимова оборона Севастополя подошла к концу. Южная сторона города была оккупирована войсками неприятеля. «...Севастополь пал, но пал с такою славою, что каждый русский, а в особенности каждый моряк должен гордиться таким падением, которое стоит блестящих побед. К сожалению, подобная слава не покупается дешево. Россия потеряла трех героев; черноморские моряки – трех славных адмиралов...» (Из письма М.А.Бестужева к М.Ф.Рейнеке 1 января 1856г.)
В повести «Вокруг света на “Коршуне”» Станюкович пишет, как возможно взращивать в душе человека те свойства, которые слепляют мужество. Не в смысле только подвига – однократного и блестящего деяния, а в смысле душевного состава настоящего мужчины.
И вот Володя Ашанин находится в преддверии долгого морского путешествия: «Никогда в жизни никуда не опаздывавший и не терпевший, чтобы кто-нибудь опаздывал, адмирал тотчас же после обеда то и дело посматривал на свою старинную золотую английскую луковицу и спрашивал:
– Который час у тебя, Володя?
И Володя не без удовольствия вынимал из-за борта своей куртки новые золотые часы, подаренные адмиралом, и говорил дяде время.
– Твои часы верные... Секунда в секунду с моими... А вещи твои отправлены? Лаврентьич увез?
– Увез, дядя.
– Ну, пора, пора, Володя, а то опоздаешь, – нетерпеливо говорил адмирал. – Пять часов!
Володя пошел прощаться с няней Матреной. Завтра все приедут в Кронштадт на казенном пароходе и все утро пробудут на корвете, а няня останется дома.
Старуха долго целовала Володю, крестила его, всхлипывала и сунула ему в руку только что доконченную пару шерстяных носков.
Володя обнимает мать, сестру и брата, еще раз подбегает к рыдающей няне, чтобы поцеловать ее, и торопливо спускается с лестницы вместе с адмиралом, который вызвался проводить племянника на пароход.
На извозчике старик-адмирал, между прочим, говорит, вернее выкрикивает, племяннику:
– Старайся, мой друг, быть справедливым... Служи хорошо... Правды не бойся... Перед ней флага не спускай... Не спустишь, а?
– Не спущу, дядя.
– Люби нашего чудного матроса... За твою любовь он тебе воздаст сторицей... Один страх – плохое дело... при нем не может быть той нравственной, крепкой связи начальника с подчиненными, без которой морская служба становится в тягость... Ну, да ты добрый, честный мальчик... Недаром влюбился в своего капитана... И времена нынче другие, не наши, когда во флоте было много жестокости... Скоро, Бог даст, они будут одними воспоминаниями... Готовится отмена телесных наказаний... Ты ведь знаешь, и я против них... Однако и я наказывал – такие были времена... Но и тогда, когда жестокость была в обычае, я не был жесток, и на моей душе нет упрека в загубленной жизни... Бог миловал! И – спроси у Лаврентьича – меня матросы любили! – прибавил старик.
– Еще бы не любить вас! – воскликнул Володя, умиленный наставлениями, которые так отвечали стремлениям его юной души.
– Помни, что ни отец твой, ни я ни в ком не искали и честно тянули лямку... Надеюсь, и ты... Извозчик, что ж ты плетешься! – вдруг крикнул адмирал, когда уже пристань была в виду».
А впереди три года плавания, три года опыта, наблюдений, переживаний, выводов и решений.
«– Тихий ход вперед! – скомандовал капитан в переговорную трубку в машину, когда встал якорь.
Машина тихо застучала. Забурлил винт, и “Коршун” двинулся вперед, плавно рассекая воду своим острым носом.
Матросы обнажили головы и осеняли себя крестными знамениями, глядя на золоченые маковки кронштадтских церквей…»
«“Так вот он, океан!” – мысленно повторял Ашанин, увидавший его впервые на своей утренней вахте.
И он впился в него восторженными глазами, пораженный его величием, его красотой, его беспредельностью.
А солнце все выше и выше поднималось по нежно-голубой синеве неба, по которому бежали нежные перистые облачка; в остром утреннем воздухе, полном какой-то бодрящей свежести, чувствовалась уже теплая струя благодатного юга.
– Господи! Как хорошо! – невольно прошептал юноша. И, весь душевно приподнятый, восторженный и умиленный, он отдался благоговейному созерцанию величия и красоты беспредельного океана. Нервы его трепетали, какая-то волна счастья приливала к его сердцу. Он чувствовал и радость, и в то же время внутреннюю неудовлетворенность. Ему хотелось быть и лучше, и добрее, и чище. Ему хотелось обнять весь мир и никогда не сделать никому зла в жизни.
Он переживал одни из тех счастливых и значительных минут, которые переживаются только в молодости, и словно бы перед лицом океана обнажал свою душу и внутренне молился идеалу правды и добра…»
К. М. Станюкович известен как писатель, сочувствовавший демократическому движению шестидесятников. Однако это сочувствие ни словом, ни делом не проявилось ни в одной из крайностей и, надо думать, имело для себя поводы и основания в современной Станюковичу жизни. Одно теперь представляется очень большой заслугой писателя Станюковича: в персонажах разных, кто хуже, кто лучше, кто выше кто ниже по положению, в ситуациях, то серьезных, то смешных проявляется такой узнаваемый родной национальный характер.
