В нашей рубрике известные актеры – многодетные отцы – не редкость. Но многодетная мать, при этом известная и востребованная актриса, – это уникальный случай. Уникальна и сама Олеся Железняк не только как актриса, но и как мать и жена. Олеся своей популярности добилась сама. Вдвоем со своим мужем, актером Спартаком Сумченко, они воспитывают четверых детей, притом что помощница появилась у них только к четвертому ребенку. О жизни большой творческой семьи актриса рассказала в интервью нашему журналу.
– В семье твоих родителей вас было трое дочерей, ты младшая. Вас воспитывали так, что для девочки семья приоритетна?
– Я никогда об этом не думала, как и о том, что у меня будет четверо детей. Но семья для меня всегда была естественной средой.
У нас со старшей сестрой довольно большая разница – 9 лет, и когда я была еще подростком, у нее уже появились дети, потом и средняя вышла замуж и тоже родила. То есть, у нас в семье всегда было движение, все время было продолжение рода.
Однако, когда я выходила замуж, была настроена на профессию. Изменилось все, когда появился первый ребенок, тогда я поняла, что все-таки для меня семья приоритетна. Просто никогда это не было сформулировано, а просто именно так и было. И примером была семья моих родителей. И нынешняя моя жизнь строится исходя, прежде всего, из интересов семьи.
– Твоих родителей уже нет, внуки не увидели своих бабушку и дедушку. Что бы тебе хотелось передать своим детям из твоего воспитания?
– Вчера мои дети во дворе разжигали костер и сожгли учебники. Я на них очень кричала, не просто кричала, а думала, что у меня глаза выскочат от крика, потому что для меня это вопиющий акт вандализма. Я кричала, что люди, которые жгут книги, не смогут любить Родину. Я серьезно была поражена, потому что мне все равно, чем будут мои дети заниматься в профессиональном плане, но мне хотелось, чтобы они были порядочными людьми.
Мой отец был прекрасным человеком, очень веселым, с замечательным чувством юмора. Для меня все его шутки и выдумки всегда казались веселыми и интересными. Хотя мама часто его ругала за то, что он «опять брешет». Но основное, что было у моих родителей, – это любовь, которую мы, все дети, чувствовали. Мои родители не были людьми воцерковленными, но были людьми верующими. И я думаю, что основное, что мы можем передать своим детям, – это пример родительской любви. По нашей семье я знаю: если со Спартаком ссорюсь, дети очень страдают.
– Как родители отнеслись к твоему поступлению в театральный вуз?
– В нашей семье было так все устроено, что самого воспитания как такового вроде бы и не было, ни разговоров, ни объяснений – ничего такого. И мне всегда казалось, что папа не знал, закончила ли я школу. Но я думаю, что многое из моего актерского мастерства – это папино наследство. Я до сих пор себя не ощущаю какой-то особенно творческой единицей. И папа, и мама мои были далеки от театра, от искусства вообще, но, видимо, так Богу было угодно, чтобы в нашей семье возник такой ребенок.
Мама всегда очень стеснялась папиных шуток и выдумок, часто говорила: «Володь, ну перестань, что ты как дурачок!» А папа не обращал внимания, всегда был веселый и обаятельный.
– Как так случилось, что тебя не приняли в институт с первого раза?
– Мне кажется, все дело в том, что я была очень зажатой, как бывает, когда ты очень чего-то хочешь, но не очень понимаешь, нужно ли это тебе. Ты так стараешься, что делаешь только хуже. А сейчас я убеждена, что в жизни надо все делать так, как будто тебе это не очень нужно, потому что я в этом убеждалась не раз. Был такой спектакль «Визит дамы» в Ленкоме, там я репетировала небольшую роль, а хотела главную. И помню, даже позвонила батюшке, говорю: «Представляете, мне дали маленькую роль. Это мне вообще не годится!»
Батюшка выслушал меня и ответил: «А какая разница – большая или маленькая роль?» Но он так это сказал, что я поняла, что и действительно большой разницы нет, стала играть маленькую. А после премьеры ко мне подошли Олег Иванович Янковский и режиссер Александр Морфов и предложили играть главную роль. Это случилось, когда я не ждала и уже не хотела с той страстью, что раньше.
Что касается поступления, тут еще и другой момент: я уверена, так нужно было, именно так. Потому что на следующий год я поступила к Марку Анатольевичу Захарову, попала в Ленком. И если бы я тогда поступила, я бы мужа своего не встретила. Никогда не знаешь, чем может обернуться твой проигрыш.
– Со Спартаком вы познакомились на подготовительных курсах, не он один за тобой ухаживал. Когда ты увидела в нем того человека, с кем готова была связать свою судьбу?
– Это не я увидела, это он увидел. Начал за мной ухаживать, провожать меня, хотя у него топографический кретинизм. Он жил на Кутузовском, а я в Новогиреево. И всякий раз он добирался обратно два с половиной часа, плутая по каким-то переулкам. Да, он обошел других. Не знаю точно – почему, он же загадочный человек, с ним никогда не знаешь, что тебя ожидает. Наверное, именно это и решило все в его пользу. Но, по большому счету, я не знаю, потому что никогда не знаешь, как любовь возникает. А я люблю своего мужа.
– Ты очень много работаешь, при этом помощница по хозяйству появилась только сейчас, с четвертым ребенком. Вы со Спартаком родители, которые сами очень много занимаются детьми. Как устроена ваша жизнь?
– Мне часто Спартак в шутку говорит, что я колдунья и так сделала, чтобы он не работал, чтобы он от меня никуда не делся. Я не представляю, что было бы, если бы мы оба были востребованными актерами. Как бы мы жили? Кто бы растил наших детей? Конечно, папа сейчас делает всю малозаметную, но важную работу. Это человек, который все время с детьми, так или иначе. Да, у нас есть сейчас помощница по дому, но она помогает только дома, а отвезти, привезти, помочь, проследить за детьми – это все заботы Спартака.
Нам приходится расставаться на время гастролей, и пока меня нет, я знаю, что все дома спокойно. Но, надо сказать, когда уезжает он, я очень ощущаю его отсутствие, очень скучаю.
– Он переживает из-за того, что в вашей жизни пока так складывается, что ты больше работаешь по профессии?
– Ты знаешь, нам гораздо легче было бы жить, если бы люди жили своей жизнью. Потому что всегда находится кто-то, кто знает, как лучше, что правильно. И эти вот уколы, которые до него доходят, очень ранят. Но это, конечно, издержки популярности, потому что люди всегда бьют по больному.
– Насколько мне известно, патриархальный уклад в семье сохраняется, и папа – непререкаемый глава семьи.
– Это так, хотя Спартак меня называет командиром. Может быть, и так, я себя со стороны-то не вижу, но я стараюсь. И надо сказать, что слово папы у нас закон. Хотя, конечно, бывает, что я по-бабски проявляю своеволие. Но папа прав всегда, даже если он не прав, на то всегда есть причины: и усталость, и утомление. Я всегда это говорю своим детям. Дети должны понимать, что родителям тоже непросто. Непросто воспитывать четверых детей, работать допоздна, они должны понимать, что бывают сложные периоды. Мы всегда об этом с детьми говорим. Они должны понимать, что необходимо учиться, что у них тоже есть свои обязанности, потому что никто не купит им образование.
– Как разрешаются ваши конфликты?
– У нас очень шумная и крикливая семья. Дома все кричат – и дети, и мы. Такая шумная итальянская или еврейская семья. Но мы очень друг друга любим, и я, и Спартак – мы очень отходчивые. Не можем долго сердиться. Обязательно как-то подойдем, помиримся.
– При всем том вы очень мягкие родители: несмотря на крики, вы не ругаете детей, и, насколько мне известно, наказаний у вас нет.
– Меня мама никогда не наказывала. Я помню только один случай, когда мы ночью не пришли ночевать, сестре было семь, мне пять. Мы гуляли в садике с соседскими девочками до утра. И когда вернулись, светало, помню, возле дома стоит милиция и мама с прыгалками. Этими прыгалками она меня и отлупасила. Но страшнее всего было ее бледное лицо, до сих пор его помню. Но только сейчас я понимаю свою маму. Недавно у нас куда-то делась Агаша. И когда она наконец нашлась, сказала мне: «А что такого-то?» Я ей смогла ответить только, что она это поймет, только когда у нее появятся свои дети.
Я не наказываю и не ругаю детей, потому что всегда их оправдываю. Но вчера, когда они сожгли книги, я кричала. Кричала, что у них были такие бабушка с дедушкой, которые их не дождались, неужели меня так воспитали, что я родила детей, которые жгут книги. Книги жгли фашисты. Они смотрели на меня большими глазами. Понимали ли они что-нибудь? Мне батюшка как-то сказал, что дети даются нам для смирения, чтобы человек понимал свою немощь. Ты думаешь, что крутой, но ты не можешь договориться с этим маленьким человеком, которому два с половиной года.
– А наказания какие-то есть?
– Самое жестокое наказание – отобрать айфон, еще запрещаем мультики смотреть, заставляем читать. И еще одно наказание – внеурочный сон.
– Какие у твоих детей таланты, чем они занимаются?
– У нас охвачены кружками только старшие дети. Младшие не ходят в сад, поэтому пока ничем не занимаются. И у нас проблема в том, что мы сейчас за городом живем, а за рулем только Спартак. Но, тем не менее, Савелий ходит на гандбол, а Агаша рисует.
– Я поняла твою мысль, что детям сложно что-то говорить, потому что никогда не знаешь, поймут они или нет, но если бы они тебя сейчас слушали и понимали, что бы ты сказала своим детям о жизни и о семье?
– Недавно мне Савелий жаловался: когда он играет в команде, хочет, чтобы она выиграла, а когда не играет, хочет, чтобы проиграла. Я ему объяснила, что это очень естественно. И когда я не играю в спектакле, мне тоже приятно, когда говорят, что спектакль прошел не очень хорошо. Это наше тщеславие. Важно видеть в себе это и пытаться бороться с этим.
Сейчас читаю о царской семье и привожу в пример своим детям. Стремиться к такой вере в Бога, чтобы уповать только на Него. И в письмах Александры Федоровны, уже незадолго до гибели, она упоминает о том, что никогда раньше не чувствовала так сильно присутствие Бога. И еще она пишет, что необходимо делать то, что должно, с любовью. Понимаешь? Полюбить свою долю. Вот если бы удалось как-то донести эту мысль до детей, если бы она в них поселилась, я была бы за них спокойна.
Я и сама только недавно стала так жить. Бывает, что от предложений работы, которые делают, художник во мне протестует, но я мама четверых детей, мне надо семью кормить, и я соглашаюсь. У меня были спектакли, на которых мне стыдно было стоять на поклонах. Сейчас нет такого, не потому что спектакли исправились, а потому что знаю: то, что я делаю, я делаю хорошо и люблю это. Когда приходишь к вере, перестаешь убиваться от того, что что-то не получилось, и не переоцениваешь те моменты, когда что-то получается. Ни то ни другое не значит для тебя очень много, потому что конец-то один. Надо просто жить, радоваться и любить.
