Сочетание многодетности и профессии детского писателя кажется очень естественным. Кому, как не многодетным родителям, писать детские сказки и истории. У известного детского писателя Дмитрия Емца семеро детей и целые серии детских книг: «Таня Гроттер», «Мефодий Буслаев», «Школа ныряльщиков». Недавно он написал две автобиографические книги о жизни многодетной семьи — «Бунт пупсиков» и «День карапузов». Папа в этой книге тоже писатель, который боится тишины и совершенно не может работать, когда в доме нет детей. Однако так ли легко совместить в реальной жизни творческую профессию и многодетность? Об этом и о том, как становятся детским писателем, мы и разговаривали с Дмитрием Емцем.
– Вы рано начали писать. В 22 года вас приняли в Союз писателей. Скажите, вы детский писатель, потому что папа, или это не связанные вещи?
– Я стал писать детские книжки еще до того, как стал папой. На третьем курсе филологического факультета МГУ, когда мне надоело писать статьи и курсовые. Их приходилось писать научным таким, тяжелым языком, а у меня было затянувшееся детство. Мне хотелось и дальше читать повести-сказки, но такие, которые еще не написаны. Так, отчасти как филологическая игра, отчасти для моего внутреннего читателя появились мои первые книжки – «Дракончик Пыхалка» и «Приключения домовят». Потом я узнал, что это довольно частый путь в литературу – писать книги для того, чтобы самому их читать. Читатель и писатель в тебе раздваивается, и один творит для другого.
Самые же любимые повести-сказки других авторов, сильно на меня повлиявшие на начальном этапе, – это «Винни Пух», «Маугли», «Незнайка». Но особенно сильно Астрид Линдгрен. «Карлсона» я прочитал раз пятнадцать в возрасте от 7 до 10 лет. Потом уже не перечитывал, чтобы не потерять то детское ощущение.
– Ваша мама журналист, писатель, редактор, папа – метеоролог. Повлияли ли как-то профессии ваших родителей на вашу работу?
– Мама журналист, поэт и писатель. Работала много лет вначале в «Технике – молодежи», потом в «Литературной учебе». Отвечала за отдел публицистики. Папа работал вначале на локаторе, ловил тучи и самолеты. Потом, когда все самолеты поймал, работал в Министерстве электронной промышленности.
Наверное, больше повлияла профессия мамы. Я все детство слушал, как она стучит на печатной машинке. Статьи, повести, рассказы. А когда машинка освобождалась, я сам начинал что-то стучать на ней. Польская такая машинка, белая… Обычно это были всякие рыцарские повести, которые заканчивались на 14-й странице, потому что я терял к ним интерес и понимал, что не вытягиваю. Сейчас порой жалею, что компьютер работает тихо. Даже пытался ставить себе трещотку, чтобы клавиши стучали, но звук какой-то не такой уже. Неправильный. Думаю, от мамы я унаследовал сердце, ум и литературные способности, а от папы – здравый подход к жизни и определенную, в хорошем смысле, практичность.
Еще очень сильно на меня повлияла бабушка Наташа. Она воспитала меня и умерла за неделю до моего восемнадцатилетия. Просто как эстафету меня передала взрослой жизни. Ей я посвятил свою первую книгу – «Дракончик Пыхалка».
– А сейчас бабушки и дедушки как-то оказывают влияние на ваших детей?
– Нет, бабушки влияют мало. Мы их напугали своей многодетностью и включили в них убегательный рефлекс. Они в Москве живут, а мы в Крыму. К нам приезжают раз в год, полные педагогических идей. Правда, хватает бабушек обычно недели на две, потом они от нас сбегают. У нас семеро детей и дома всегда жуткий шум. А еще у нас черепаха, три собаки, кошка, крыса, кролик, дегу, шиншиллы, рыбки, голуби и куча всякой другой живности. И все это бегает, производит звуки и не делает уроки.
Если кому-то интересно, об этом рассказывается в книге «Моя большая семья. Бунт пупсиков» и ее продолжении – «День карапузов». Это биографическая книга о жизни многодетной семьи – такой, как она есть на самом деле. Там тоже главные герои сбегают из большого города к морю. Во многом это повторение нашей истории, но с небольшими литературными фильтрами, чтобы была необходимая дистанция для самоиронии. А если совсем без самоиронии писать – будет надутая проза.
– Вы говорили, что благодаря профессии отца жили на Севере. Вам, видимо, не страшно срываться с места и уезжать. Почему вы переехали из Москвы?
– Мы всю жизнь, по сути, переезжали. Вначале из Запорожья в Петропавловск-Камчатский. Мне тогда было два года. Потом, в шесть лет, в Москву уже приехали. Купили квартиру. В Москве я школу закончил и университет, а потом снова захотелось удрать. Как-то тесно было, хотелось вырваться. Хотелось земли какой-то минимальной, природы, места, чтобы живность всякую поселить. А в Москве мы уже на головах друг у друга топтались.
– Мне кажется, каждый писатель пишет зачем-то. Но возможно, что писатели пишут, потому что не могут не писать. Мне кажется, с детским писателем такое невозможно. Зачем пишете вы?
– Я думаю, что на этот вопрос каждый писатель сообщает, скорее, легенду, чем правду, потому что правды не знает сам. Я писал и пишу всегда потому, что чувствую, что это мое. Когда же не пишу – в походе, например, в которые мы часто ходим, – я ощущаю, что наполняюсь историями, и начинаю записывать их на диктофон сотового телефона, чтобы они не потерялись. Осколки будущих книг. Когда книга идет и я ощущаю, что получается, – это дарит радость. А когда застреваешь – ощущаешь себя бездарем. Настроение тогда плохое, все тускло, плохо. Вообще, писатель ты, только пока пишешь. Нельзя быть писателем со вчерашними заслугами. Я это всегда помню и всегда боюсь, что вдруг все заслуги уже вчерашние? А так хочется написать КНИГУ
С БОЛЬШОЙ БУКВЫ. ВЕЧНУЮ.
– Всегда интересно узнать, что общего и чем отличаются герои романов от их прототипов. Как много общего у «большой семьи» из «Бунта пупсиков» с вашей большой семьей. Чем они отличаются?
– Очень похожи. Процентов на 80, хотя у меня с процентами не очень. Только имена немного отличаются, да и то не все. Ване сейчас 17, Наташе – 15, Кате – 13, Оле – 11, Саше – 8, Мише – 6, Соне – 4. В книге же они Петя, Вика, Катя, Алена, Саша, Рита. И на год помладше, потому что время-то идет. Очень увлекательно было писать правдивую, почти без вымысла книгу. Ощущал, что несу в мир правду, то, что отфильтровалось за многие годы. Смешно так говорить, но когда пишешь правду, ощущаешь, что вес слова совсем другой. Опыт передается, что-то такое, что между строк прячется. Правда, я и в другие книги стараюсь правду приносить – в «Шныр», в «Мефодия Буслаева», в «Таню Гроттер». Но там правда в осколках, в деталях, а сюжет-то фантастический. А тут прорыв в реалистическую прозу.
– Мама в «Бунте пупсиков» большая затейница, насколько я знаю, это ей передалось от вашей жены?
– Маша очень любит делать все своими руками. У нее второе образование помимо филологического – керамика. У нас дома есть гончарный круг и специальная печка на 1200 градусов. Огромная температура, кстати. Мы сами делаем глиняную посуду, горшки, чашки, вазы. Правда, я, конечно, больше хвастаюсь, Маша делает больше и серьезнее. А мне нравится сам процесс возни с глиной. Мнешь ее, на круг бросаешь. Глина – это жизнь. Недаром люди сделаны из глины. Ну и, конечно, не только глина. Еще у Маши увлечения – пластилин скульптурный, куклы, бумага, шитье и многое смежное. Для детей писатель не совсем понятная профессия. Ну, сидит кто-то там спиной к тебе и печатает на компьютере. А вот все рукодельное они всегда очень перенимают.
– В «Бунте пупсиков» мама с папой очень мало взаимодействуют, их разделяют семеро детей. А как в жизни строятся отношения между родителями? Бывают ли у вас конфликты?
– Конфликты бывают, конечно, иногда, но они в основном возникают из-за разногласий, связанных с детьми. Это же только кажется, что семеро детей – это мирный такой процесс, все сидят на лавочке и гордятся, что вот какая большая семья. На самом же деле, когда детей много, то почти каждый день какой-нибудь аврал, большой или маленький. Особенно когда старшие дети становятся взрослее. Самые мирные годы – это где-то с 0 до 2, с 8 до 13. А остальные годы, особенно после 13 лет, более трудные и шумные. Особенно сложно не потерять доверие ребенка в те годы, когда они начинают разбивать все ценности и исчезает или усложняется контакт с ними. Я раньше думал, что переходный возраст – это фикция, а теперь понимаю, что он действительно существует и может иметь свои пики.
– Что самое важное в отношениях с детьми?
– Доверие. Когда я «чувствую» ребенка. Когда в какой-то момент доверие теряется, это очень неприятно и больно. Словно стоишь перед закрытой дверью, и тебя не пускают. Больно всегда, когда ребенок повторяет твои ошибки. Ты-то понимаешь, что там тупик, что там глухая стена, а он не понимает и бьется лбом в нее, не желая обойти и не доверяя тебе до конца. Потом, бывает, это проходит. Но не сразу. А иногда и вообще не проходит.
Никакая декларируемая ценность, которая на самом деле не является ценностью для родителей, не будет усвоена детьми. Нельзя сделать ребенка тем, кем вы сами не являетесь. Если вы не знаете нот, не стоит растить великого пианиста. Глупо наказывать ребенка за то, что вы когда-то кем-то не стали. Зато ребенок мгновенно прорастает талантом в направлении вашего главного увлечения. То есть если вы все время увлеченно рисуете – будет охотно рисовать и ходить в художку. Все время болтаетесь на турнике – будет ходить на гимнастику. Мучаете в коридоре «тетю Грушу» – охотно пойдет на бокс. Потому что увидит – это реальная ценность, а не надуманная.
Дети не слушают, что мы говорим. Они смотрят, что мы делаем. Обмануть ребенка невозможно. Единственный способ исправить ребенка – исправиться самому. Или, если не получается, терпеть недостатки.
– Есть ли у вас в семье дети, которые воспитаны по системе? У вас вообще есть система воспитания?
– Мы не идеальные родители. И неправильные. Я знаю две-три семьи, которые служат для нас примером. Такими маяками многодетности. Там родители намного правильнее нас. Системы как таковой нет, хотя и пытались. На самом деле ее и не может быть. Система всегда «вшита» в самого человека и является продолжением его личности. У нас в школе была учительница по русскому – маленькая, старенькая, хрупкая, с тихим голосом. В ней была такая внутренняя сила, такое желание донести предмет, что класс затихал и внимал. А до нее учителей едва ли не через окно выбрасывали – такой класс подобрался. Никакими двойками не испугаешь.
Я думаю, если же человек пытается сделать системой что-то, что лежит вне его самого (например, курящая мать говорит «не кури!» или человек, сидящий сутками в компьютере, учит не висеть в инете), то толку не будет никакого. Дети копируют не слова родителей, а их поведение. Не то, что мы им говорим, а то, что мы от них прячем. То, что у нас внутри.
Дети все разные. У каждого свой характер, свои слабые и сильные стороны. Вообще, странный момент: сколько бы детей ни было, все равно не будет и двух похожих. То есть ребенок приходит в мир не чистой тетрадью, а уже сложившейся во многом личностью со своими индивидуальными свойствами.
– Что для вас семья вообще? Насколько она вам мешает или помогает?
– Семья очень помогает. Порой, конечно, кажется, что мешает, что шум, что невозможно спокойно работать, но когда оказываюсь в тишине – например, во время поездок, в тихом гостиничном номере, – то понимаю, что смертельно боюсь тишины, что мне как раз нужна непрерывная беготня, чтобы думать и писать.
