Сергей Гармаш — один из самых известных и востребованных актеров нашего времени. С ним нелегко договориться о встрече, главным образом потому, что его не всегда можно застать в Москве. Но редакции журнала «Виноград» все же удалось расспросить актера о том, как возможно совместить напряженный график жизни с заботами о большой семье и воспитанием детей.
– В вашем графике очень сложно найти время для встречи. И такая жизнь у вас, насколько мне известно, еще с института. Какое место в ней занимает семья?
– Я здесь и вопроса не вижу. Какое место в моей жизни занимает свет, кислород, вода? Я же вырос в семье, если бы у меня ее не было, если бы вы меня спросили о некоей общественной деятельности, которая может быть у человека, может и не быть, но семья… Я не вижу здесь вопроса. Бывает так, что семья становится местом проблемы, когда семья трансформируется таким образом, что не попадает под понятие семьи, – это горе. Я, cлава Богу, не испытал этого в детстве. Меня воспитывали мама с папой, которые живы и воспитывают меня до сих пор. Так и теперь семья – одна из частей моей жизни, мой тыл, то место, где я могу отдаваться радости, наслаждению, детям, жене, – то, что помогает мне вести тот образ жизни, который я веду: много ездить, перелетать из одного города в другой. И моя уже достаточно большая семья – жена, дочь со своим молодым человеком, сын, две его няни, рабочие, которые трудятся в загородном доме, – мне не мешает, а только помогает. И вообразить себя свободным от семьи – это представить себя несчастным человеком, которому что-то ампутировали.
– Ваша жена Инна Тимофеева тоже актриса театра «Современник». Насколько сложно в семейной жизни актеру с актрисой?
– Нам сложно не было. Притом что мы на эту тему никогда серьезно не разговаривали, не сговаривались, это произошло как бы само собой. Наверное, мы очень хорошо знали друг друга, ведь познакомились еще на первом курсе Школы-студии МХАТ. В «Современнике» мы проработали 30 лет, у нас не было ни одного спектакля, где бы мы за столом сидели и у нас был бы какой-то диалог. И мы не стремились к этому. В какой-то момент жизнь так заставляла: пока дочь была маленькая и у нас не было ни родственников здесь, ни средств на няню. А сейчас мы уже шутим над этим. Встречая жену в театре, я ей говорю: «Здрасте, Инна Германовна! Мы же с вами здесь только сотрудники…»
И несмотря на то что мы занимаемся одной профессией, тот факт, что она не снималась в кино столько, сколько я, никогда не был предметом испорченных отношений. Это важно, так как если бы я, начав интенсивно сниматься в кино с 1984 года, стал бы пытаться с собой двигать свою жену, пусть аккуратно, деликатно, интеллигентно, искусно, я бы тем самым и ей не помог, и себе бы навредил. Мы в профессии шли своими путями, которые когда-то были параллельными, когда-то немного пересекались, но никогда один путь не мешал другому. Что это было? Наверное, это было то, что я объяснить не смогу, то, что называется одним словом – «любовь».
– Скажите, но, как профессионал в той же области, жена вас поддерживает, помогает?
– Во-первых, жена – моя первая инстанция: ей первой я покажу сценарий, в котором сомневаюсь, ее первую выслушаю по поводу моей новой роли в театре или кино. И потом, из того, что мне удалось сделать в профессии, я никак не могу исключить ее. Потому что, если бы не было ее, будь у меня другой уклад жизни или другая семья, я не уверен, что у меня было бы столько фильмов, столько предложений, столько ролей. Но все, о чем я говорю, дела наши, внутренние, внутренняя политика, которая касается только ее и меня.
Это не значит, что я буду играть только под диктовку жены, но это означает, что первый, у кого я спрошу совета, – это она. И не значит, что она выдаст мне абсолютно точный и правильный совет. Я где-то могу быть с ней категорически не согласен.
– А в конфликтах вы слышащий?
– Когда-то слышащий, а когда-то и нет, когда-то даже перебирающий и грубый. Но все это преодолевается любовью. Возможно, не только в литературе, но где-то и в жизни есть примеры того, как люди в четвертом классе, взявшись за руки, прошли через всю жизнь, не только не поругавшись, но ни разу друг на друга косо не посмотрев, но, на мой взгляд, это все-таки сказка. А если не сказка, то ужасно скучно.
Однако, когда тебе плохо после ссоры – может быть ужасной, страшной ссоры, когда хочется все разметать и разбросать в разные стороны, если проходит два часа и тебя начинает это тяготить, ты начинаешь думать, что, возможно, в чем-то был не прав, – это и есть любовь.
Любовь и семья – это трудная, каждодневная, повседневная работа. Работа над собой, над взаимоотношениями, которая, конечно, не может быть лишена ни споров, ни скандалов, ни ошибок. Как говорится в «Пяти вечерах» А. Володина, не так важно не допускать ошибки, важно их вовремя исправлять. Семья – это способность не отрекаться друг от друга, способность отступать от своей точки зрения и принимать мнение другого. Это способность не превращать семью в театр, у которого есть тыльная сторона.
– У вас довольно редкая ситуация, когда между первым и вторым ребенком разница 18 лет. Какие изменения произошли в возможностях воспитания и образования в стране?
– Тут необходимо сделать такой исторический экскурс. Мы с 1985 года находимся в состоянии реформ. До этого 70 лет мы жили в определенных рамках, по определенной схеме. Мы были за некоторым занавесом, за некоторой стеной. У нас было меньше средств, мы не могли себе позволить куда-то поехать, пойти в какой-то ресторан, на какое-то шоу. Сейчас появилось много возможностей отдыхать и развлекаться. Плохо? Да замечательно! Тратится больше времени на развлечения, меньше – на чтение. Нас уже нельзя назвать самой читающей страной. Но чья это проблема? Это проблема, в первую очередь, папы и мамы. Я вижу свою задачу именно так.
Когда мой папа учился заочно в институте и работал в это время в автобусном парке водителем, он часто в весенне-летне-осенний период возил экскурсии в Крым. И достаточно часто брал меня с собой. У нас в школе была программа чтения на лето. Никто серьезно ее не проверял. Ее просто выдавали. Но благодаря моему папе я ее прочитывал полностью. Мой отец, который не путем подкупа или шантажа, а такого конкретного баш на баш говорил: «Прочитываешь одно произведение – едешь в Крым, не прочитываешь – не едешь». Я ничего в этом плохого не вижу. И уже из своей жизни помню: купил дочери мобильный телефон, когда они только появились, чтобы иметь с ней больше связи, когда отправил ее на лето к бабушке. И вот она мне прислала эсэмэску: «Успокойся, папа, я читаю “Идиота” уже не за велосипед». Я не вижу в этом ничего криминального, когда ребенок получит что-то вроде игрушки или какого-то развлечения, аквапарка, цирка или какой-то компьютерной игры за то, что он что-то сделает. Если ребенок это будет исполнять честно, он так или иначе начнет читать.
Что касается образования, и тут надо смотреть правде в глаза: примерно с 1960 года, когда была проведена последняя глобальная реформа этой системы, настоящей реформы больше не было. Есть люди, которые честно пытаются это делать. Но на сегодняшний день привлечение всевозможных новых программ, в том числе из-за рубежа, приносит мало пользы. Это уже превращено в бизнес, на котором можно что-то своровать.
– А не было мыслей отправить сына учиться за границу?
– Есть такое веяние – учить детей не в России. Возможно, это зависит от характера и семейного уклада. В нашей семье этого не было. Мы не очень готовы были бы отпустить его сейчас, в таком возрасте. Возможно, если бы у нас была какая-то недвижимость за границей или какое-то дело, наверное, мы бы так и поступили. Просто такого нет. Поэтому здесь нечего говорить.
– Есть ли различие между воспитанием вашего сына и дочери? Я имею в виду не различие полов, а то время, что прошло между их рождением.
– Это различие, конечно же, существует. Оно важное, хотя для детей обидное и вызывающее у них ревность. Я не открою здесь Америки, если скажу, что это физиологическое различие: в молодости мы другие родители. Если случается такой опыт, как у меня, когда между детьми огромная разница в возрасте, то за это время и мы становимся другими. И не потому, что приобретаем какие-то знания, хотя отчасти и поэтому, а потому, что мы по-другому чувствуем, по-другому, самой эпидермой, ощущаем время и свое предназначение в этом мире. И при всем том, что мой график не изменился, я по-прежнему много езжу, моя дочь абсолютно права, когда в какой-то момент может ревниво заметить, что мы сыну уделяем больше времени.
Когда у тебя появляется ребенок в молодом возрасте, такое ощущение, что ты уже так много сделал! Уже есть дом, ребенок, семья, а еще твои молодые гормоны бурлят и столько времени тратится не на то. Наверное, поэтому я не уделял дочери столько внимания и так тщательно, как сыну. И я отдаю себе в этом отчет. Но это естественные вещи. Хотя сейчас много людей 20–30-летних, их не большинство, но тем не менее такие есть, которые уже сейчас понимают то, о чем я говорил. Сейчас есть и образованные дети, и читающая молодежь. Не так много, но есть. И если уже философствовать на тему того, зачем мы все это делаем и живем, зачем улучшаем свою жизнь, стараемся стать кем-то, ведь все мы понимаем, что рано или поздно это кончается. Зачем? Для того чтобы те, кто будет после нас, наши дети, были умнее, сильнее и талантливее нас.
