Григорий Александрович Любимов, доктор физико-математических наук, профессор МГУ им. Ломоносова, лауреат Государственной премии РФ, заслуженный деятель науки РФ
– О счастье, как и о любви, говорить непросто. Григорий Александрович, давайте поговорим о жизни. На Вас посмотришь – Вы и успешный ученый, и счастливый человек, это так?
– Конечно.
– Как это получается? Благодаря чему?
– Ну, говорят, повезло! Во-первых, повезло встретить мою жену. В том, что я стал человеком, ее большая заслуга, у нее есть твердое и правильное представление о жизни. Я ведь был очень общественным человеком – даже до вузкома комсомола дошел в университете, а потом все кончилось. Я оставил общественную карьеру и в партию уже не попал.
– Вы осознанно не вступили в партию, и как же это не повлияло на научную карьеру?
– Я был зав. лабораторией и по тогдашним нормам не мог быть беспартийным. Счастье в том, что руководителем нашей кафедры был Леонид Иванович Седов, академик, сам беспартийный. Для него не было преград, если человек был талантливым. Таких он всегда поддерживал и старался создать им условия для активной работы. Так, его ученик и мой руководитель во время войны был некоторое время на оккупированной территории, а когда наши войска подошли, он перешел фронт, попал в нашу армию, получил награды. После войны пришел учиться в университет и блестяще учился, блестяще его окончил, но распределили его… учителем в Красноярск. И вот Седов дошел до ЦК партии, говорил там с секретарями ЦК, убеждал, что надо его оставить в Москве, что он нужен делу, стране. Добился. И оказался прав – этот человек стал академиком, первым механиком в стране.
Мы учились в университете с братом. И на 5-м курсе у нас уже были опубликованы работы, так что мы продвинулись как-то по научной стезе. И вот Седов решил оставить нас на кафедре, написал заявление декану, а тот был в плохих с ним отношениях. Декан написал: «Категорически возражаю». Седов взял это заявление и пошел к И.Г. Петровскому, тоже человеку необычайному, тогдашнему ректору, и ректор, несмотря на эту резолюцию, подписал приказ о зачислении нас на работу. Ну, как это считать: повезло или не повезло? Вот такие люди стояли за нами! Вообще, мехмат 30–50-х – это удивительное место в смысле людей!
– Григорий Александрович, рядом с Вами все такие «везучие» были или Вы как-то особенно выделялись?
– Когда я оканчивал университет, нас было три выделившихся человека, Андрей Геннадьевич Куликовский, Юрий Львович Якимов – мой двоюродный брат, и я. Те двое талантливее меня! Андрей Куликовский – академик, брат – лауреат Ленинской и Государственной премий… Очень талантливый человек, сделал много всяких хороших дел для обороны страны. Да, действительно, они сильнее меня. Но и я что-то делал…
– «Везение» от учителя к ученику передается?
– Не знаю, у меня учеников-студентов было мало. Я очень не любил работать со студентами, и, как правило, ко мне ученики приходили уже окончившими университет. Они уже знают, чего хотят. Что я там передал им, не знаю, но старался помочь, создать условия для работы. Люди нашего поколения еще занимаются со студентами, но сейчас вообще как-то хуже с этим стало! И вот еще что интересно. Студенты или молодые люди пишут научные статьи, и, как правило, сегодня в них соавтором выступает научный руководитель. А вот у меня с моим научным руководителем, с которым я проработал уже 50 лет, нет совместных работ, хотя его вклад в то, что я делал, конечно, очень большой, если не определяющий. И сейчас люди, воспитанные в нашем окружении, ведут себя так же – они отдают молодежи свои идеи и дают молодым ход, но теперь это становится уже редкостью.
Еще пример. Вот я занимался гидродинамикой. Случилось так, что однажды, в середине 50-х годов, Леонид Иванович Седов, прибыв с конгресса, рассказывал на семинаре нам, студентам 4-го курса, о том, что на Западе зарождается и интенсивно развивается новая наука – магнитная гидродинамика, и что неплохо, если бы и мы в этом стали участвовать. Сам он не собирался этим заниматься, а мы начали, потому что он нас привлек. И так получилось, что первую в нашей стране книгу по этой науке, написали мы с Андреем Куликовским. Книга была отмечена в мире, переводилась. Вот так родилась новая наука, которая потом развивалась, появились приложения и т.д. Понимаете, человек отдавал нам свои идеи, не жалел времени. Хоть и был очень занят, но семинарских занятий со студентами не пропускал никогда! Мы воочию видели, как человек думает, как размышляет у доски, вот в чем сила была! Тем самым мы вовлекались в это дело… Когда сейчас говорят, например, что нужно сократить научно-исследовательские институты, что надо убрать людей, которые мало выдают продукции, это совершенно неправильно! Должны быть такие люди, которые хоть и мало выдают продукции, но участвуют в обсуждениях, должен быть фон, почва, на которой пробовались бы идеи, подходы. Этим была сильна наука наша!
– Григорий Александрович, вот эта способность бескорыстно делиться своими идеями с учениками, как она отражалась на научной результативности руководителей, не оставались ли они ни с чем?
– Конечно нет. Для наших руководителей было важно, чтобы решались поставленные задачи, внедрялись бы в практику полученные результаты. Они понимали, что при широком фронте исследований работы хватит на всех. Конечно, если у человека одна-две идеи, то ему жалко с ними расставаться, он будет их разрабатывать всю жизнь сам и жить этим. При этом вряд ли он будет счастлив. Но мы говорим о людях выдающихся. К счастью, в моей жизни таких людей было много.
– Соборность мышления, коллективизм – быть может, это традиция русской науки?
– Конечно. И этим наша наука отличалась от западной, где ученый закрывает листки со своей работой, когда к нему входит коллега. Свойство коллективности в работе позволяло нашим ученым получать результаты при скудном обеспечении работ. Теперь это исключение. Вообще наши учителя как-то считали, что должны создать вокруг себя, как говорят, школу, могли бы свободно и открыто обсуждать свои идеи. Это было действительно свободное коллективное обсуждение. Я считаю, что это великое и положительное качество нашей русской науки.
– В чем счастье, радость ученого?
– Наверное, в достижении цели. Во всяком случае, чувство достигнутого очень важно и приятно. Важно чувство того, что наука продвигается – все время возникают задачи, решение которых приносит ощущение счастья. Особенно в задачах прикладных, там же колоссальные коллективы работали. Ощущение того, что твоих решений ждет тысячный коллектив, окрыляет, дает силы. Ночью проснешься, что-нибудь в голову придет, спать не можешь, хочется доделать.
– Что для Вас карьера?
– Мы работали не для того, чтобы зарабатывать деньги, и не ради карьеры, мы работали за идею. Речи не было о степенях, было увлечение идеей, а степени как-то приходили сами. Этим занимались руководители… В нашем коллективе это было не самое главное.
– Кто повлиял на выбор профессии, семья? Трудно поверить в случайность того факта, что оба брата стали математиками…
– Родители мои были вовсе не математиками. Мой отец, кадровый военный, погиб в 1942 г., мы с сестрой остались с мамой. У отца был друг – известный авиаконструктор, Виктор Федорович Болховитинов, создатель первого реактивного самолета. И вот этот человек принимал участие в нашей судьбе. Он был очень твердый, но очень добрый, все мы его совершенно беспрекословно слушались. И вот наступил момент выбирать, куда нам с братом пойти учиться, а я-то собирался на филологический факультет. Однако Виктор Федорович сказал: «Что вам филологией заниматься? Идите на физмат, там есть Седов, есть у кого поучиться. Самое главное, чтобы было у кого учиться. Вот к нему и надо идти». Мы и пошли на кафедру Седова.
– Окружение у Вас было замечательным, люди-то какие! Скажите, а что важно для человека, с Вашей точки зрения?
– Не делать пакостей, не кривить душой – это в нас тоже воспитывали, и в этом мне жена помогала. Если что затевал, то тут всегда был контроль – и всегда правильный, вот это удивительно! И коллектив был такой, что не принято было кривить душой, вся жизнь моя прошла в основном с абсолютно порядочными людьми.
– Хотелось спросить, есть ли формула счастья?
– А я до вашего прихода в книгах посмотрел: в советской энциклопедии – это чувство удовлетворенности при соответствии внутренней жизни тем представлениям, которые у тебя есть. При таких обстоятельствах жизнь считается счастливой. Правда, я посмотрел и у Даля: по существу там написано то же самое. Счастье – это такая моральная категория, когда твоя нравственная жизнь соответствует твоим устремлениям. И вот чувствуешь как бы комфорт – ты делаешь что-то, а от этого тебе приятно. Вот все это – счастье, а как достичь его – вопрос следующий.
– Часто приходится слышать, что в России специалист не может раскрыть свое дарование…
– Это на самом деле ерунда! Вот я прочитал сейча с про Ивана Петровича Павлова: наступила революция, и не стало ничего – ни собак для экспериментов, ни хлеба. Его стали приглашать за границу. Интересно, что когда сюда приехал Уэллс, то встречался и с учеными, и с литераторами. Впоследствии он написал, что когда встречался с литераторами, то ему говорили, что плохо жить, и есть нечего, но когда встретился с учеными – то никто не говорил о том, что жить тяжело, все говорили о том, что работать нечем, нет журналов научных, нет собак, нечем экспериментировать и т.д. Его, Уэллса, это поразило до глубины души, он был потрясен – эти люди, которые сидели в драных пальто, работали в холодных помещениях, говорили о каких-то собаках для экспериментов. Павлов всегда говорил, что любит Россию и работает только для России. Он был русский человек и мечтал жить здесь. Когда он получил Нобелевскую премию, ему Сеченов написал поздравление с блистательным завершением 25-летнего труда, прославившего русское имя. И для Павлова именно это было счастьем!
– Но ведь как много специалистов уезжает за рубеж сейчас! Может быть, это хорошо, что есть возможность работать?
– И раньше были желающие уехать туда. Но настоящие люди видели счастье в работе именно для своей страны, как бы это трудно ни было. Тем более когда страна переживает тяжелый период. Вот в 1966 году президент Королевского общества профессор Лайтхилл пригласил меня на 3 месяца в Лондон поработать. Я собрался, поехал, проработал 1,5 месяца, прихожу к нему и говорю: «Я больше не могу, я должен ехать обратно». Он говорит: «Ну, что Вы, у Вас такие условия там… Ну, поезжайте в Шотландию, больше, может, и не удастся побывать там!» «Нет, – говорю, – у меня там дом, жена, родственники, 1 мая наступает…» Я не мог там жить, уехал.
– Чем же так плохо было, Григорий Александрович?
– А всем: слово сказать не с кем, еда какая-то плохая, ну и что, что деньги большие платят, а работать все равно не можешь, для работы нужен коллектив, нужно общение… И вообще, считаю, что больше двух недель за границей делать нечего, надо возвращаться домой!
– Вот о. Валериан сказал, что само слово «счастье» по этимологии указывает на причастность его к некоему большому, я имею в виду Бога. «Везет» Вам в жизни, наверное, промыслительно?
– Вообще после того, как я крестился, ощущение этого «везения» стало, конечно, другим совершенно, и может быть, везения стало больше. В этом смысле жизнь ощущается иначе: я чувствую какую-то Божественную поддержку, ощущаю свою сопричастность к чему-то большому. Но опять вот, не могу сказать, что крещение как-то коренным образом изменило меня в моих представлениях. Но ощущение жизни изменилось, и ощущение того, что работа (внешняя жизнь) соответствует твоим внутренним представлениям, – оно стало более твердым. Многое стало более понятным – что хорошо, а что плохо! Это дает внутреннее ощущение цельности жизни, и это счастье для меня! Совесть стала работать, если что не так, требуется исповедь, священник поможет. Это тоже счастье. Вот многие говорят: священники такие-сякие, но вот нам, по-видимому, повезло, и в этом наше счастье – мы священников удивительных встречали на своем пути. И их было много, тот же отец Валериан! Все удивительны! Ты смотришь и видишь пример для себя – это счастье. Может, Господь выбирает, кого и кем и где встретить…
– До сих пор мы говорили с Вами о счастье или несчастье в трудовой жизни. Это, конечно, очень важная сторона жизни каждого человека. А из чего оно складывалось в родительском доме, в собственной семье?
– Я плохо помню довоенное время, плохо помню отца, погибшего в 1942 г. Но у меня была чудесная мать. Настоящая русская женщина, которая со смирением переживала удары судьбы. Она всегда оставалась жизнерадостной и отзывчивой. Мама всю себя отдала нам, детям, сумела вывести нас в люди, невзирая на тяжелейшие годы войны и скудный достаток. И свою семейную жизнь я прожил очень счастливо. У меня чудесные дети и внуки. Мы с женой никогда не замыкались в своей работе. Нас интересовали и сейчас интересуют живопись, музыка, архитектура – все это делает жизнь многогранной и насыщенной. Мы много путешествовали по нашей стране пешком, на байдарке, на автомобиле. Знаете, это вызывает в человеке необыкновенное чувство Родины, ощущение, которое тоже делает человека счастливым.
– А как Вы относитесь к неудачам?
– А что такое неудача? Я начинаю вспоминать… ну, в академики не выбрали… (смеется)
– А к трудностям житейским?
– Священники говорят, что без неудач, болезней, скорбей, если нет тяжелого креста – то это очень плохо. Я на свою жизнь смотрю и не вижу, чтоб мне Господь послал такой крест, все у меня складывается хорошо. Быть может, еще придет? Но пока, может быть, грех говорить, я не вижу серьезных неудач и трудностей. Тяжелые моменты, конечно, были, но нельзя сказать, что это затмило все, они проходили, и все заканчивалось благополучно. Может, это и есть тот крест, который я должен нести. Я болел. Но тоже не воспринимаю свою болезнь как какое-то несчастье, так должно быть. Вот даже в болезни мне очень повезло: 30 января случился инфаркт, а еще 15 января позвонил человек, с которым мы не встречались много лет. Мы с ним храм Мученицы Татианы «отбивали». За это время он успел стать кардиологом. Поговорили мы с ним, и на прощание он спросил меня про здоровье. Я ему говорю, что все прекрасно. «Ну, имейте в виду, что если Вам понадобится моя помощь, я кардиолог и работаю в кардиоцентре». Я поблагодарил его, а через две недели мне стало нехорошо, и именно он настоял на срочной госпитализации. Если бы не было оказано этой помощи, меня бы и в живых уже не было. Привезли меня в больницу, а ночью случился инфаркт, но я уже был в руках врачей. Вот опять повезло, значит, я еще нужен здесь для чего-то. Ощущение того, что кто-то тебя сохраняет, есть, и, безусловно, в этом счастье. Можно говорить, что это случайность, но так же не бывает. Это просто чудо.
– Кажется, Григорий Александрович, мы подошли к простой формуле счастья…
– Формула-то проста, но это для людей, которые в эту формулу верят, а для тех, кто в нее не верит, – для них случай, удача. Слово «удача» меня выводит из себя, при чем тут удача, надо просто жить по-настоящему, и все будет удачно. Везение – это не удача, это другое. Вот действительно так, если по воле Божьей живешь, то всегда тебе повезет.
