Дмитрий Булатов, начинающий писатель, студент 3-го курса сценарного факультета ВГИКа. Он не прожил еще длинной жизни, о которой мы могли бы интересно рассказать. Зато он пишет рассказы, и один из них мы публикуем в нашем журнале.
Мой возраст неумолимо приближался к пяти годам. Ласковое северокавказское солнце гладило июльскими лучами любопытного карапуза. Частенько мне удавалось погулять по нашему дворику без присмотра матери. Мать работала на грани отмеренных человеку ресурсов. Ей тяжело было содержать семью в одиночку. Отец, как водится, куда-то пропал.
Редкий прохожий решался зайти на эту тихую горную улочку. Соседи почти все пропадали на дачах и морях. Дети в округе словно и не рождались, несмотря на демографический взрыв конца 80-х, я был практически лишен общения со сверстниками. Зато я дружил с собакой. Ее звали Лёка, милая собачонка с черным пятнышком на розовом языке. Тогда она казалась огромной, хотя ее рост не превышал 30 см. Наша дружба заключалась в следующем: я строил замки из песка специально для нее, но ей почему-то не нравилось жить в них. Она бегала вокруг меня, виляя хвостом, лизала в лицо липким языком. Я делился с ней бутербродами, она тоже была не прочь разделить со мной трапезу.
Но в то время растущий организм предпочитал песок органической пище. Я лепил потрясающие рассыпчатые шарики и с наслаждением слизывал песчинки. Они скрипели на зубах, слегка царапали горло, но в то время для меня не существовало лучшего лакомства. Я как раз заканчивал постройку, Лёка сидела рядом в тени и мелко-мелко дышала, лениво поглядывая на меня. Я делал домик с подвалом, где планировал устроить хранилище моего кушанья. Возведение главной башни близилось к концу. Оставалось поставить крышу. Остановившись передохнуть и поразмыслить, я положил в рот немного песка. В этот миг башня рассыпалась. Посреди руин нагло красовался футбольный мяч.
Это было крайне обидно, потому что строительство отнимает кучу сил и времени, к тому же, если вы – 4,5- летний мальчуган, у вас не всегда все получается.
Что-то приходится изобретать, домысливать, проходить те этапы умственного развития, которые были пройдены предками в далеком прошлом. Строишь и думаешь, придет кто-нибудь и скажет: «Вот это да! Какой красивый замок! Как он совершенен! Где тот волшебник – строитель, что подарил миру такое чудо?» И тут ты выходишь из тени, скромно смотришь в пол и тихо произносишь: «Я этот волшебник». Сразу же раздается шум от аплодисментов тысяч людей, все они лезут на сцену с радостными криками, хотят пожать руку тебе, и каждый думает: «Не может быть, ему всего 4 года!» Так мечтаешь, опрокидывая очередное ведерко, огуливая его лопаткой. Совсем не хочется, чтобы с твоим творением поступали так.
Я встал и обернулся, сжимая красный пластмассовый совок. Это был девятилетний Витька, хозяин Леки. В штанах с легкой вентиляцией на коленях, весь перепачканный черной смазкой. Мать запрещала общаться с ним, перенимать словечки, манеры. И оттого он делался еще более привЛёкательным другом. Так и хотелось учиться у него курить через выхлопную трубу мопеда и стрелять из рогатки. Казалось, что тогда я смогу стать вровень с ним, и он прокатит меня на мопеде, а если очень повезет, то даст порулить.
Я сжал совок крепче и почувствовал в мышцах лица какое-то движение. «Зачем…», «Зачем…», «Зачем…» – билось упрямо в голове. Только бы не разреветься. Витька никогда не плакал. Сейчас надо было быть с ним на равных.
– Зачем? – спросил я.
Обеспокоенная, подошла и встала рядом Лёка. Уши стояли торчком. Она глядела на хозяина, растерянно повиливая хвостом. Собака доверяла мне больше, чем Витьке. Я знал это интуитивно, сердцем.
Таким путем мы узнаем, что хорошо, а что плохо. Тогда, когда слова не нужны совсем. Так же, как мы иногда угадываем событие до того, как оно начинает происходить. Например, кто-то стучит в дверь. А стучать некому, все в порядке, почты ждать не от кого, гостей не предвидится.
Недоумевая, отрываешься от мытья посуды, идешь к двери, вытирая руки полотенцем, и вдруг осознаешь, что это алкаш Семен принес деньги, невесть когда одолженные и давно забытые. Причем сразу понимаешь абсолютную истину этого предположения. Как тот факт, что в 12.00 по ящику будет выпуск новостей, как геометрическую аксиому. Хотя раньше Семен никогда не возвращал долгов, и в этот день не было никаких намеков на то, что он придет. Но пришел, и, услышав стук, ты понял, что это именно он и никто другой. Это знание просто появляется в голове, как вспышка. И тут же уходит. Откуда и куда? Неизвестно. Открываешь дверь и, ничему не удивляясь, забираешь цветные бумажки. А потом приходят мысли по поводу. Потихоньку приходит вера в то, что жизнь – это не простое существование белковых тел. Что все гораздо больше…
– На место, зараза! – скомандовал собаке Витек. Уши с рыжими пятнышками мгновенно опустились, облезлый хвост поджался, холодно звякнула цепь, когда Лёка пряталась в будке.
– Зачем? – повторил я.
– Потому что началась война, – сказал Витька и, указывая на что-то за моей спиной, добавил: – Смотри!
Я поверил, развернулся. Ничего не произошло, сзади никого не было, но хныкать расхотелось. Стало интересно. Слово «война» всегда предвещало приключения. Как-то мы воевали с метлой тети Лили. Мы победили. Тетя Лиля за сожженную метлу вечером потребовала у матери денег.
– Это сделали кармашборы. Я знаю, что мы будем делать.
Кармашборы… Незнакомые слова всегда притягивают. Есть в них нечто манящее. Я хотел воевать с кармашборами, замки из песка теперь потеряли ценность.
– Видел?
– Нет... – действительно досадно: он видел, а я – нет.
– Сейчас я догоню их. – Витька пробежал несколько шагов, легко перепрыгнул через огромное бревно и исчез в зарослях бузины и алычи. Вернулся очень быстро. В руках он волок мешок, наполненный чем-то звенящим.
– Я поймал их, сейчас устроим расправу. – Он начал вынимать стеклянные бутылки из мешка и ставить их вдоль стенки. Я помогал ему. Получился ряд приличной длины. Витька взял камень и превратил одно вместилище змия в зеленые брызги.
– Теперь ты. – Он дал мне камень.
Я промазал.
– Смотри прямо на нее, бросай от плеча и будь смелее.
Во второй раз получилось лучше. Это оказалось занятным делом. Вскоре все кармашборы во дворе были перебиты. Даже лазутчик на подоконнике тети Лили не уберегся от возмездия. Он растекся по стене мутным пятном. Лёка в наших забавах не участвовала. Забившись в самый угол будки, она сверкала напуганными глазами.
Веселье длилось недолго. Появился Борис в синем мятом костюме старшеклассника 70-х, хозяин кармашборов. Начался скандал. Сбежались взрослые, меня отправили в дом. Пришлось наблюдать за происходящим из окошка. Мать Витьки держала сына за руку и спорила с Борисом. Борис не вязал лыка, но, похоже, сильно огорчился. Моя мать препиралась с тетей Лилей.
Постепенно все улеглось. Остались моя мать и Витька. Мать что-то объясняла ему, он сидел на заборе и нагло смеялся. Потом плюнул на нее и, перескочив забор, удрал. Мать вернулась очень расстроенная. Она долго объясняла, чтобы я больше не выходил за наши частные владения. Песчаная куча была на территории Витьки. Я его ненавидел.
После обеда и сна я снова выбрался на прогулку. Солнце разогрелось не на шутку. Легкий ветерок слегка колыхал листву на деревьях. Я был зол, никому прощать оскорбления, нанесенные моей матери, я не собирался. Нашу территорию, небольшой палисадник с морковкой, луком и мощной сливой, надо было охранять беспощадно. Война так война. Передо мной на крыльце лежала кучка камней, на случай нападения. Уж с этим оружием я научился обращаться как следует. Мать была занята чем-то громким и ритмичным. Кажется, вязала на вязальной машинке. Нападение ожидалось с минуты на минуту. Коротая время, солдат мелом на крыльце рисовал устрашающую картину – стреляющий танк. Ведерко и совочек сиротливо валялись под обширным листом лопуха. Время игр прошло.
Беззаботно виляя хвостиком, из-за угла выскочила Лёка. В слюнявой пасти она тащила косточку. Тащила мне. Она переступила границу. Гнев вскипел мгновенно. Перед глазами пронеслась картина с оплеванной матерью. Я схватил самый тяжелый снаряд (где-то половинка кирпича), замахнулся и успел подумать: «В голову!»
Далее произошло нечто странное. Такое случается редко. Реже, чем трюк с угадыванием личности стучащего в дверь. Все эмоции, которые кипели, как смола, в момент броска достигли своего апогея, а когда камень полетел, куда-то исчезли. Как будто впитались в кусок кирпича. Я сделался пустым, как перевернутый вверх дном стакан. Время как будто приостановилось. Мир стал очень отчетливым и ярким. Как будто до этого времени я ходил в темных очках, с затычками в носу и ушах, и в химзащитном костюме поверх всего этого, а тут сразу все сбросил. Пахло одуванчиками и гниющими сливами. На трубе, по которой к домам подводится газ, повисла капелька смолы, и все не решалась сорваться. Вращаясь по сложным законам аэродинамики и механики, половинка кирпича шла по четкой траектории. По той, которую просто не мог просчитать четырехлетний мальчуган. В голову бегущей собачонке.
Наверно, в нашем сознании творцом предусмотрена скрытая видеокамера. Совесть монтирует из изображения фильмы и откладывает их на полку. До страшного суда (обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши). Всегда зло, совершенное нами, живет где-то внутри нас, очень близко. Стоит немного отвлечься от рутины, свернуть с дороги, сесть в кювете, разуться, окунуть уставшие ноги в веселый луговой ручеек, заложить руки за голову и упасть на траву, глядя в небо, как сразу приходят они, наши незабываемые поступки. Мы сразу же вскакиваем, торопливо обуваемся и начинаем бег заново. Мы прячемся от них за экраном телевизора, обложкой книги, топим в стакане, выдыхаем сладковатым наркотическим дымом. Ищем спасения в остроумных шутках и мягком кресле психотерапевта. Скорее всего, ад – это не что иное, как разговор с совестью тет-а-тет. Который нельзя завершить или приостановить. Он длится вечно.
Леку развернуло на 90°. Косточка осталась на земле рядом с кирпичом. Собачонка попыталась встать на лапки, побежать, но правая половина отказывалась служить поврежденному мозгу. И тогда она завопила. Никогда больше не слышал такого крика боли. Пронзительный, долгий.
Казалось, она спрашивала: «За что?»
Эмоций не было. Я подбежал к Леке. Увидев меня, она заверещала еще больше. Дрыгая непослушными конечностями, пыталась уползти. Направленный на меня глаз покрылся красной сеткой, он выражал крайний ужас. Алый язык с черным пятнышком волочился в пыли. Пустоту в сознании заполнил голос: «Сейчас придут хозяева. Ты должен бежать». И я побежал. Сначала медленно, потом быстрее.
Дома мать по-прежнему ритмично вязала.
– Что случилось с Лекой?
– Витька, – ответил я лаконично и залез на подоконник, чтобы было лучше видно.
Через пыльные окна, заполненные паутиной и сухими тушками мух, я видел, как Витька стоит на коленях перед Лекой и гладит ее. Его мать несла тряпку, чтобы на ней перенести собаку в дом.
– Этот жестокий мальчишка будет сурово наказан, – произнесла мать, не отрываясь от вязания. Мне сильно захотелось плакать, но глаза так и остались сухими.
