В 2015 году исполняется 100 лет со дня рождения поэта и писателя Константина Симонова. Судьбой и главной темой его творчества стала война. Даже в мирное время она не отпускала своего солдата.
С рождения – солдат
Военная судьба и военный дар Константина Симонова были предопределены, казалось, еще до его рождения. Он появился на свет, когда его отец – полковник Генштаба Михаил Агафангелович – воевал на фронтах Первой мировой. С войны Симонов-старший так и не вернулся. Долгое время мать, представительница старинного аристократического рода княжна Оболенская, думала, что он погиб. Позже выяснилось, что муж был ранен, потом оказался в эмиграции… Он звал ее к себе, но к тому времени она уже снова вышла замуж. Отчимом Симонова стал тоже дворянин и тоже военный – полковник царской армии Александр Иванишин после революции стал сотрудничать с большевиками, преподавал военное дело.
Детство поэта – это строгая бедность и беспощадная армейская дисциплина. Впрочем, несмотря на любовь к отчиму, Симонов умел отстоять свою свободу. Кровать он застилал как по струнке и все поручения по дому выполнял четко. Но вот высшее образование получать не стал, как ни настаивал на этом Иванишин. Семье нужны были деньги, и 15-летний Константин пошел в ФЗУ учиться на токаря. Отчим не разговаривал с ним почти год, но Симонов не уступил. В это же время он начинает писать стихи.
Всю молодость, прошедшую в неспокойные 1930-е, Симонов прожил с предощущением близкой войны. Причем не той войны, о которой шумела пропаганда и мечтали его сверстники – быстрой, блистательной, победоносной. По его стихам, начиная с самых ранних, мы видим: Симонову мерещились разлуки и безответные письма, взрывы и похоронки, гибель без надежд и без славы, любовь, обреченная на смерть. Естественно, любимым его поэтом стал Редьярд Киплинг – такой же поэт войны, славивший честь солдата, воинский долг и смерть за великую империю.
Пока же его первым настоящим стихотворением стала короткая вещь о революционном генерале Матэ Залка: венгерский коммунист погибает в Испании, сражаясь с фашистами, а 22-летний Симонов пишет о нем с такой страстью, словно пытается воскресить его хоть на миг – не в жизни, так в слове.
Он жив. Он сейчас под Уэской.
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Тяжелой листвой шелестят.
И кажется вдруг генералу,
Что это зеленой листвой
Родные венгерские липы
Шумят над его головой.
Несомненно, он романтизирует гражданскую войну в Испании, но при этом выбирает классически ясную, прозрачную поэтическую форму. В отличие от своих современников – Маяковского, Пастернака, Мандельштама – Симонов не занимается словотворчеством, не увлекается экспериментами. Он пытается привить молодой советской поэзии вкус к классической традиции. В лучших стихах это позволило ему добиться поразительного эффекта: оставаясь простым и внятным, его стих героизирует серую окружающую действительность, словно освещает ее театральным софитом. Недавно одолевший свою неграмотность, читатель не мог не откликнуться на такую поэзию:
Надо просто запомнить глаза ее, голос, пальто –
Все, что любишь давно, пусть хоть даже ни за что ни про что,
Надо просто запомнить и больше уже ни на что
Не ворчать, когда снова застрянет в распутицу почта.
И, домой возвращаясь, считая все вздохи колес,
Чтоб с ума не сойти, сдав соседям себя на поруки,
Помнить это лицо без кровинки, зато и без слез,
Эту самую трудную маску спокойной разлуки.
На обратном пути будем приступом брать телеграф.
Сыпать молнии на Ярославский вокзал, в управленье.
У этого поезда плакать не принято. Штраф.
– Мы вернулись! Пусть плачут. Снимите свое объявленье.
Эти строки совсем не похожи на бравурно бодрую поэзию его современников. Тем не менее Симонов много печатается, а его стихи обретают популярность, сравнимую разве что с есенинской.
На войне как на войне
В 1939 году начинается Вторая мировая война. И в том же году Симонов впервые видит на сцене Валентину Серову. Красавица, королева довоенной комедии, Серова к тому времени успела потерять любимого мужа, летчика Анатолия Серова, и одна воспитывала их сына. Симонов был женат на Евгении Ласкиной, у него тоже был сын. Но начинавшемуся роману не могло помешать ничто. Впервые Симонов увидел Серову на спектакле «Зыкины», в котором она играла Павлу. Он сидел в первом ряду и смотрел на актрису так, что она сбивалась с текста. Приходил на спектакли снова и снова. Дарил цветы, передавал записки. И посвящал ей свои лучшие стихи.
Пусть прокляну впоследствии
Твои черты лица,
Любовь к тебе – как бедствие,
И нет ему конца.
Нет друга, нет товарища,
Чтоб среди бела дня
Из этого пожарища
Мог вытащить меня.
Роман с Серовой и начало Великой Отечественной войны сдетонировали разом в душе Симонова. Уезжая в командировки на фронт, тоскуя в разлуке о Серовой, он писал стихи, ставшие вершиной русской военной лирики. В поэзии Симонова той поры есть лирический герой – мужчина на передовой, человек на грани жизни и смерти. Есть его верный немногословный друг. И есть героиня – «злая, ветреная, колючая, хоть ненадолго, да моя». В этом треугольнике и разворачивается действие его военных стихов – тех, что вырезали из газет и хранили на груди, что заучивали наизусть как молитву. Все эти строчки писались кровью сердца. «Жди меня», например, Симонов считал такой интимной вещью, что долго не хотел публиковать. Потом это пронзительное стихотворение превратилось в главный хит военных лет, а позже и в фильм, где главную роль сыграла, разумеется, Валентина Серова.
Тем временем отношения между самым знаменитым поэтом и одной из самых красивых актрис СССР запутывались все больше. Серова тяжело переживала гибель своего мужа-летчика. Утешения искала в вине и романах. Симонов понимал ее страдания, прекрасно писал о них, пытался дать ей душевный комфорт, но у него ничего не получалось. Какое-то время они жили с Серовой гражданским браком. Вдруг в разгар войны гражданская жена Симонова на глазах у всего СССР закрутила роман с маршалом Рокоссовским. Семья маршала куда-то «потерялась», вся страна с жадностью следила за треугольником ССР (Симонов – Серова – Рокоссовский). Потом «сверху» маршалу намекнули, что с незаконной любовью надо заканчивать, роман завершился, и Серова наконец официально вышла замуж за Симонова. Но лирика его стала еще трагичнее.
Мы любовь свою сгубили сами,
При смерти она, из ночи в ночь
Просит пересохшими губами
Ей помочь. А чем нам ей помочь?
Завтра отлетит от губ дыханье,
А потом, осенним мокрым днем,
Горсть земли ей бросив на прощанье,
Крест на ней поставим и уйдем.
Забвения Симонов искал в бесконечных фронтовых командировках и журналистской работе. Великая Отечественная война открыла в поэте Симонове прозаика – точного, лаконичного, откровенного. Автор «Корреспондентской застольной» и «Веселого репортера» стал одним из лучших военных журналистов того времени. Из его военных очерков и репортажей выросла впоследствии его большая проза.
С конца 30-х годов Симонов ездит по миру как одержимый. Он как будто все время убегает от себя, от семейных дрязг и находит успокоение только в свисте пуль и грохоте разрывов на передовой.
С порога дорога идет на восток,
На север уходит другая,
Собачья упряжка,
последний свисток –
Но где ж ты, моя дорогая?
Тут нету ее, нас не любит она.
Что ж делать,
не плакать же, братцы!
Махни мне платочком хоть ты,
старина, –
Так легче в дорогу собраться.
После Победы его командировки не прекращаются. Его, Илью Эренбурга, еще нескольких писателей, получивших во время войны мировую известность, партия отправляет то в США, то в Японию, то в Канаду, то в Европу. Симонов пропагандирует достижения Советского Союза, пытаясь одолеть предрассудки «холодной войны». Собирает ценную информацию, работая практически как разведчик. Так, в Японии он выяснял планы американцев на оккупированной территории. Симонов по-прежнему ощущает себя на фронте. Война сменила название и методы, но осталась войной. Он по-прежнему пытается защищать «ту горькую землю, где я родился». Но времена изменились безвозвратно. Публика видит в его новых стихах и пьесах лишь официозный пафос. А его поездки кажутся не опасными командировками на фронт «холодной войны», а лишь привилегией обласканного властями поэта.
Сражаться до конца
Конец 40-х – начало 50-х – трудное время для Симонова. Как главный поэт эпохи, он был вынужден принять участие в «борьбе с космополитизмом». В это время Валентина Серова тяжело переживала отсутствие подходящих ролей – ее типаж «девушки с характером» вышел из моды. Она пыталась играть в театре, но выходить на сцену мешали запои. В 1953 году, сразу после смерти Сталина, Симонов опубликовал статью с призывом писать и помнить о вожде народов – для него это было естественно. Как ни менялось отношение к Сталину, для Симонова тот навсегда остался Верховным главнокомандующим, отцом Победы. Но Хрущев не простил такой верности ушедшему вождю. Писатель оказался в опале. Серова продолжала пить. Ее сын тоже запил и стал уголовником. В 1956 году, когда друг Симонова Эренбург придумывает слово «оттепель», Симонов уходит от Серовой и начинает новую жизнь с вдовой поэта-фронтовика Семена Гудзенко – Ларисой.
После ХХ съезда КПСС Симонов беспощадно допрашивал себя, какова его вина в репрессиях и культе личности. В 30-е годы его отчим ненадолго попал в НКВД, но был отпущен. Симонову навсегда запомнился его рассказ о том, как ему не давали спать и светили в глаза яркой лампой. Спустя четверть века он устраивает такой допрос самому себе. В ярком свете памяти он пытается увидеть свои и чужие ошибки, преступления и подвиги. С дотошностью историка он исследует войну и пытается найти правых и виноватых среди живых и мертвых. Так началась его большая военная проза.
Здесь вновь выступает тема литературного двойника. Если Симонов-поэт был советским Киплингом, то Симонов-прозаик – это, конечно, отечественный Хемингуэй. Его герои – немногословные храбрецы-мужчины и мучительно прекрасные женщины. Его сюжеты – это безнадежное и славное противостояние человека и смерти. Его стиль – это суховатый, конкретный, бесстрастный репортаж с поля битвы.
В трилогии «Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются», «Последнее лето» опыт военного журналиста объединился с интеллектом историка и поэтическим чувством русского слова. Для всех художественных вещей Симонов использовал свои военные дневники. Все написанное им обретало удивительную, словно трехмерную объемность. В 70-е годы сын товарища Симонова, молодой режиссер Алексей Герман, начал снимать его повесть «Двадцать дней без войны». И вот плотный, насыщенный деталями сюжет преобразился в странное сновидческое полотно. Симонов был одним из создателей германовского кинематографического гиперреализма, и это далеко не последний его вклад в советскую культуру.
Новое поколение литераторов недолюбливало секретаря Союза писателей, Героя социалистического труда и лауреата всяческих премий. Но на своем высоком посту Симонов сделал для читателей очень много. Именно он, прочитав «Мастера и Маргариту», тридцать лет пролежавшую под сукном, пришел в восторг и добился публикации булгаковского романа. Он сделал все, чтобы вернуть читателям «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. Он ходатайствовал за Юрия Любимова и Лилю Брик, добивался публикации хемингуэевского «По ком звонит колокол», объяснял, пробивал – словом, продолжал свою войну, солдат стареющей, умирающей империи.
Незадолго до смерти, отлично зная, что умирает, он писал, не печатая их, лаконичные и горькие стихи о смерти. Она опять пришла за ним. И опять старый поэт смотрел ей в лицо, не отводя глаз.
То недосуг самих себя чинить,
То в спешке чью-то гибель провороним,
Не оттого ль так часто и хороним,
Что некогда друг друга хоронить.
Свой прах Симонов завещал развеять на Буйничском поле под Могилевом. «Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, – писал он, – однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, – поле под Могилевом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков...»
