Наши старые детские книжки… Будут ли они так же интересны нашим детям и внукам, как некогда нам, или, возбуждая в нас ностальгические чувства, покажутся младшим поколениям устаревшим хламом? Подчас знание биографии писателя — яркой и самобытной — позволяет продлить жизнь его произведениям.
У многих из нас в старой домашней библиотеке сохранились детские книжки с изображениями пальм и кораблей, слонов и обезьян. Писатель Борис Житков, автор этих книжек, в советские времена был невероятно популярен, и неспроста: он первым сумел увлекательно рассказать детям о новых открытиях в науке и технике, придумал для малышей-почемучек книжку-энциклопедию. Невыдуманные рассказы Житкова о дальних странах, морских путешествиях, самоотверженных людях находили живой отклик в детском сердце. И все же в постсоветское время книги Житкова наряду со многими другими морально устаревшими произведениями соцреализма были вытеснены с полок новыми книгами о дальних странах и далеко шагнувшем с тех пор вперед научно-техническом прогрессе. Но не поторопились ли мы сбросить детского классика «с корабля современности»?
«Живут во мне два человека…»
нтеллигенция XIX века — особое явление в русской истории. Это высокий уровень культуры, профессионализм, знание своего дела. Открытость и хлебосольство; и задушевный разговор, неизменно заканчивающийся спором о вечных темах, поскольку интеллигенции свойственны сомнения и заблуждения. Это зачитанный томик Пушкина, звуки рояля в гостиной; и где‑нибудь на столике в углу вместо Библии — какая‑нибудь брошюрка Каутского. Именно в такой атмосфере интеллигентного семейства 11 сентября 1882 года в Новгороде родился Борис Степанович Житков. Его отец, Степан Васильевич, был учителем математики, автором учебников, на которых выросло не одно поколение школьников. Мать будущего писателя, Татьяна Павловна, принадлежала миру музыки: игре на фортепиано она училась у самого Антона Рубинштейна. Неудивительно, что в душе Бориса с детства боролись между собой две страсти: одна — к науке и технике, другая — к музыке и искусству. Он изучал звездное небо, учился управлять парусной шхуной, играть на скрипке и рисовать с одинаковой страстью. Внутренняя борьба «физика» с «лириком» довела его до того, что в четырнадцать лет он решил обратиться за советом ко Льву Толстому. «Лев Николаевич, — писал Борис, — если есть у Вас минуточка времени, напишите мне, как должен смотреть христианин на искусство и музыку… имеет ли право человек посвящать этому жизнь с точки зрения прогресса человечества». В обращении к Толстому и мыслях о «прогрессе человечества» скрывается еще одна сторона семейного воспитания Житкова. Как и большая часть интеллигенции того времени, родители Бориса разделяли идеи демократии, народного просвещения. В доме принимали представителей всех сословий. Степан Васильевич был готов одинаково обстоятельно беседовать и с сапожником, и с градоначальником. Своих народнических взглядов он не скрывал, что в те времена не приветствовалось, так что Житковым вскоре пришлось, как «политически неблагонадежным», уехать в Одессу. Там Борис поступил в гимназию и оказался в одном классе с Николаем Корнейчуковым (впоследствии выдающимся писателем, критиком, переводчиком Корнеем Чуковским, сыгравшим ключевую роль в судьбе Бориса Житкова).
«Он долго не обращал на меня никакого внимания, — вспоминал Корней Иванович о Житкове, — и это причиняло мне боль. Но мне нравилось в нем всё: что он живет в порту, что у него есть собственная лодка, и не только лодка, но и телескоп на трех ножках, и скрипка, и чугунные шары для гимнастики, и дрессированный пес… Характер у Житкова был инициативный и деспотически властный, и так как его, третьеклассника, уже тогда буквально распирало от множества знаний, умений и сведений, которые наполняли его до краев, он учил меня всему: гальванопластике, французскому языку (который знал превосходно), завязыванию морских узлов, распознаванию насекомых и птиц, предсказанию погоды, плаванию, ловле тарантулов… Под его ближайшим руководством я прочел две книги Тимирязева и книгу Фламмариона об устройстве Вселенной. У него же я научился отковыривать у биндюгов (то есть длинных телег, запряженных волами) при помощи молотка и стамески старые оловянные бляхи и плавить их в чугунном котелке на костре».
В Одессе связи Житкова-отца с «революционным подпольем» разрослись: через него в Россию провозили запрещенную литературу, печатали листовки. И Борис также принимал в этой работе самое деятельное участие. Впрочем, не столько из‑за своей убежденности в правоте дела, сколько от желания выполнять рискованные поручения под страхом каторги или ссылки. В его последующей литературной работе ему очень пригодилась детская дружба с кочегарами, фабричными рабочими, солдатами, переплетчиками, которую он завел во время своих конспиративных визитов. Вся эта ранняя вовлеченность в опасное дело дала Житкову опыт какой‑то взрослой жизни, из‑за чего он казался гораздо старше и серьезнее своих сверстников. Но во всем его стремлении к опасности, тренировках силы воли, крайних опытах аскетизма чувствовались мальчишество, романтический максимализм, наивное желание стать сверхчеловеком. Любопытно, что это же неуемное желание учить и руководить, которое положило начало детской дружбе Житкова с Чуковским, привело в итоге к ее неожиданному концу.
Одно время Житков сильно увлекался «закалкой воли». И в качестве испытания предложил Чуковскому отправиться вместе пешком из Одессы в Киев. Борис разработал маршрут, график похода, рассчитал, когда нужно спать и как принимать пищу. Но когда измученный жаждой и усталостью Чуковский «выбился из графика» и просто физически не смог выполнять жесткие правила Житкова, тот довел его до дома своей родственницы в Херсоне и не моргнув глазом расстался с ним на долгие годы, оставив записку: «Мы больше не знакомы».
Вечный Колумб
еудивительно, что такая бескомпромиссность натуры не позволила Житкову благополучно получить высшее образование. Сначала он поступил в Новороссийский университет на математическое отделение. Но так увлекся гонками яхт, что отправился в путешествие и по пути, в Констанце, сдал экзамен на штурмана дальнего плавания. Потом начались революционные события 1905 г., и, конечно, Житков не мог оказаться в стороне: он привозил оружие взбунтовавшимся матросам, изготавливал самодельные бомбы. При этом ни в партии, ни в какой‑либо политической организации он не состоял. И все же из университета его тогда исключили.
Вскоре Житков отправляется в экспедицию по Енисею. Отец, перед которым Борис всегда благоговел и называл только по имени-отчеству, одобрительно писал о решении сына: «Мне кажется, это хорошо, что Борис не в канцелярию и даже не в лабораторию попадает, а в экспедицию, в подвижное, живое дело». В экспедиции Борис был и капитаном судна и ученым, кроме того, он сам принимал участие и в сборке корабля. Это произвело на него столь сильное впечатление, что после успешного завершения экспедиции он решает стать инженером-кораблестроителем и поступает в Петербургский политехнический институт. После года учебы Житков едет на практику в Данию, где работает простым рабочим на машиностроительном заводе. «Тяжела морская служба на сухом пути, — пишет он отцу. — Правая рука вся в водяных пузырях… Простукал я целый день, т. е. 10 часов. Изодрал руки, отмахал плечо, но не сдался». Тем же летом Житков уходит штурманом в дальнее плавание из Одессы на Дальний Восток. Вот тогда‑то он и повидал Индию, Сингапур и Японию, о чем поведал потом в своих рассказах.
Завершение учебы в институте совпало у Житкова с началом Первой мировой войны. Его призвали на службу и направили в Англию кем‑то вроде эксперта-инженера принимать моторы от английских производителей для русских самолетов и подводных лодок. Именно там, в Лондоне, в ресторане «Савой» (как тесен мир!), Житков снова через много лет встретился с Чуковским, который приехал в 1916 г. в Англию в составе делегации писателей. По сдержанному приветствию и односложным ответам Чуковский сразу почувствовал, что Житков все еще помнит «проваленный» им поход в Киев. Но вечером Борис пришел в номер к другу детства. «Он был уже совсем не такой накрахмаленный, каким я видел его в ресторане, — вспоминает Чуковский. — Он рассказывал, как ему приходится вести здесь борьбу со взяточниками из военного ведомства, наживая себе врагов. Расстались мы друзьями».
После этой встречи Житков прислал Чуковскому открытку с такой подписью: «Хочется очень повидаться. Пребываю в тоске и томлении духа. Ей-богу. Пожалуйста, откликнись». Но встретились они в Петрограде только после гражданской войны, в 1923 году, и Житков был уже совсем другим. «Какой был у него изможденный, измызганный вид! Желтые впалые щеки, обвисшая, истрепанная, худая одежда, и в глазах безмерная усталость… Нужда у него была крайняя: по его словам, даже трамвайный билет стал для него почти недоступною роскошью», — пишет Чуковский, который, конечно же, пригласил друга к себе. Эта новая встреча двух старых друзей была ознаменована и другим важным событием. В гостях у Чуковского Житков стал рассказывать о своих морских приключениях детям. И дети слушали его с таким вниманием и восторгом, что Чуковскому, наблюдавшему эту картину, пришла в голову мысль: «Слушай, Борис, а почему бы тебе не сделаться литератором?» Когда же Житков принес свои первые рассказы для нового детского журнала «Воробей», Чуковский с удивлением обнаружил, что произведения начинающего автора настолько совершенны и самобытны, что не нуждаются ни в какой литературной правке. «Неожиданно и бесповоротно открылась калитка в заборе, вдоль которого я ходил и безуспешно стучал: кулаками, каблуками, головой. Совсем не там, где я стучал, открылись двери и сказали: "ради Бога, входите, входите"…» — написал Житков в этот день в своем дневнике.
«Изобретатель» детской литературы
Житков вошел в литературу относительно поздно, когда ему было уже за сорок. Но его короткая творческая жизнь (всего 15 лет) была удивительно плодотворна. Он написал около 200 рассказов, статей, повестей, стихов; постоянно вел дневник; его письма к многочисленным адресатам полны удивительных историй и размышлений.
Начал же он с работы в новом детском журнале «Воробей» (впоследствии «Новый Робинзон»). И те, кто работал с ним, сразу почувствовали, насколько многогранен его литературный потенциал: Житков один мог свободно выпускать весь номер. Он мог написать и научно-популярную статью, и рассказ, и стихотворение, а в конце еще и ответить на письма читателей.
Приход Житкова в литературу оказался очень своевременным. Именно тогда, в 1920–1930‑е годы, создавалась детская литература, которая не просто описывала мир ребенка, но знакомила малышей с теми новыми явлениями, в первую очередь в науке и технике, которые тогда входили в жизнь. Пароходы и самолеты, ледоколы и метро — обо всем этом надо было увлекательно рассказать. И в этом Житкову не было равных. Как исследователь и инженер, он не просто знал и любил технику, но находил в ней драматическую коллизию, которая становилась основой рассказа. В этом отличие рассказов Житкова от произведений многих мастеров научно-популярного жанра, которые нанизывали научный рассказ на внешний сюжет. И даже если сегодня железная дорога устроена иначе, чем в 30‑е годы прошлого века, читать о ней у Житкова все равно интересно, потому что он пишет не о железной дороге, а об отношениях людей, связанных с ней.
Нашлось в литературе применение и инженерным талантам Бориса Житкова: он стал изобретателем нового жанра — энциклопедии для малышей, которая была бы и художественной книжкой, и путеводителем в современный мир. Его знаменитую книжку «Что я видел» о приключениях маленького мальчика Алеши-почемучки в Москве в свое время читали детям чуть ли не в каждом доме. Прототипом героя Житкова стал настоящий мальчик Алеша, который жил вместе с писателем в одной коммунальной квартире. Житков часто проверял на нем свои литературные находки: если ребенок слушает — значит написано интересно.
Помимо работы в журналах, Житков издавал и отдельные сборники рассказов: «Злое море», «Морские истории». Многие свои сюжеты писатель брал из жизни: «Механик Салерно», «Дмитрий Коржик». Он замечательно передает речь и характер моряков, отчего его рассказы кажутся очень цельными и непохожими один на другой. И все же в них есть нечто общее, что приближает творчество Житкова к произведениям русской классики: героям Лермонтова, «Хаджи Мурату» Толстого и другим. Это тема смелости и мужества, безрассудного риска и подлинной храбрости. Герои морских рассказов, обладающие всеми этими качествами, были бы интересны и сегодняшнему юному читателю. Как пишет в одной из своих книг психолог Ирина Медведева: «Романтизм не только закаляет душу и дает силы жить, но и служит как бы сладкой оболочкой для того, чтобы ребенок лучше принимал и усваивал традиционные нравственные установки».
Книга жизни
Рассказ о творчестве Житкова не был бы полным без упоминания еще одного его произведения, которое он сам считал для себя главным. Это роман «Виктор Вавич», который был опубликован уже после смерти автора, в 1999 году, в основном благодаря усилиям Лидии Корнеевны Чуковской. В романе описываются события революции 1905 года, и на первый взгляд в нем нет ничего, что помешало бы ему быть опубликованным в советское время. Тем не менее на роман было наложено «вето»: революция в нем изображена «не так, как надо», слишком много в нем «обывательской пошлости». В романе Житков действительно подробно описывает свое окружение, атмосферу того времени, пытается дать ей мировоззренческую оценку. «Пишу я, собственно, о власти Князя Мира Сего. Вот и вся тема. Вся. Не уписать всей‑то и во сто томов. Если хоть немножко Господь поможет, хоть уголок‑то показать», — так характеризует он свой роман в одном из писем. О содержании романа и его месте в литературе критики высказываются неоднозначно. К примеру, писатель Андрей Битов ставит этот роман рядом с «Доктором Живаго» Пастернака и шолоховским «Тихим Доном». Очевидно одно: роман по стилю сильно отличается от рассказов Житкова, в нем нет ни искрящегося юмора писателя, ни яркости героев, это скорее роман-воспоминание, где присутствует и критическое осмысление прошлого, возможно, смутившее советскую цензуру.
Житков ушел из жизни довольно рано, в 56 лет. Причиной тому был рак легких. «Смерть Житкова — это отчасти и моя смерть», — так откликнулся на потерю друга Чуковский. О Житкове он написал прекрасный очерк. Оставила свои воспоминания о Житкове и дочь Корнея Ивановича, Лидия Чуковская. Есть и другие достойные жизнеописания писателя. Любопытно, что практически нигде в них не упоминается о личной жизни Бориса Житкова. А ведь он был не раз женат, у него было двое своих детей и один приемный сын. Но если в целом окинуть взглядом жизнь писателя, то станет очевидно, что в ней практически не было места личному. Он вел очень аскетический образ жизни и настолько отдавался своему делу, что на другое времени не хватало. Эта одержимость работой отчасти передалась и потомкам писателя. Его дочь, Фелицата Борисовна Житкова, была знаменитым тренером по плаванию. А в 1931 году она установила свой первый рекорд СССР, проплыв вольным стилем самую трудную дистанцию — 1500 м.
