Русская Сафо

Мирра (Мария) Александровна Лухвицкая родилась 19 ноября (2 декабря) 1869 г. в Петербурге в дворянской семье. Ее отец был известным адвокатом, человеком разносторонних интересов. Мать увлекалась литературой. В семье было несколько детей, и литературная одаренность в той или иной степени проявилась у всех. Наибольшей известности достигли Мария и ее младшая сестра Надежда (1872-1952) – писательница-юморист, прославившаяся под псевдонимом Тэффи. 

Поэтический талант Марии Лохвицкой проявился очень рано. Кроме того, у нее были прекрасные музыкальные данные, и она даже собиралась стать певицей. Поэзией девочка всерьез занялась в возрасте 15 лет. Видимо, тогда же возникл ее литературный псевдоним – Мирра. Так называют благовоние, с древности используемое в культовом обиходе. Причина появления нового имени была не очень ясна даже близким, но, как бы то ни было, это имя предопределило основную линию ее поэзии – благоговейное служение любви, красоте, Богу. 

Регулярно печататься Мирра Лохвицкая начала с 1889 г. и сразу же завоевала признание. Ее произведения дважды удостаивались Пушкинской премии, ее называли «Русской Сафо». Нередко говорилось, что по масштабу дарования она «на голову выше» поэтов своего поколения. Но вместе с тем, многое в ее поэзии было современникам непонятно и чуждо. Она была первой русской поэтессой, которая стала писать о любви с откровенностью, прежде дозволявшейся лишь мужчинам, и многих это шокировало. В наши дни эти стихи кажутся совершенно невинными, но тогда вокруг имени Лохвицкой был создан ореол «вакханки». Однако те, кто ее знал, с удивлением отмечали, что, несмотря на «смелость» стихов, в жизни она была женщиной очень скромной и целомудренной. В 1891 г. она вышла замуж за инженера Евгения Эрнестовича Жибера (сына известного архитектора Э.И. Жибера) и до конца жизни оставалась «верной супругой и добродетельной матерью». У нее было пятеро детей, все – мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир – появились в первые годы брака, около 1900 г. родился четвертый ребенок – Измаил, и в 1904 г. пятый – Валерий. 

Те, кто знал Лохвицкую лично, вспоминали о ней с большой теплотой. Так, И.А. Бунин, беспощадный в оценках многих современников, относил свои воспоминания о ней к числу самых приятных. «И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость».

Поэзия Лохвицкой во многом предвосхитила те достижения в области формы, которые обычно связываются с именами поэтов-символистов. Тем не менее, ее отношения с представителями новой поэзии складывались непросто. Роковую роль в ее судьбе сыграли взаимоотношения с поэтом К.Д. Бальмонтом. Их встреча вначале показалась обоим «встречей душ». Однако «нашумевший роман» между ними существовал, главным образом, в стихах. Когда Бальмонт стал добиваться его продолжения в реальности, Лохвицкая ответила отказом. Этого выбора ей не простили идеологи модернизма, добивавшиеся «слияния литературы с жизнью». 

С годами в поэзии Лохвицкой стали все яснее звучать религиозные мотивы и тревожные предостережения, адресованные, прежде всего, игравшим в опасные игры поэтическим собратьям. Однако понята и услышана она не была. Одиночество среди враждующих литературных лагерей, пристрастная и недоброжелательная критика, старавшаяся дискредитировать поэтессу, нараставшее непонимание читателей оказывали гнетущее воздействие на ее легко ранимую натуру. Несомненно, подтачивал ее силы и продолжавшийся «роман в стихах», со временем перешедший в своего рода поединок.

С конца 1890-х гг. здоровье Лохвицкой стало ухудшаться, у нее началась сердечная болезнь, которая резко обострилась в конце 1904 г., после рождения пятого ребенка. Приступы «сердечной жабы» были столь мучительны, что больная всякий раз удивлялась, что все еще жива. Но последние стихи Лохвицкой, написанные в период жестоких физических страданий, не несут в себе ни ропота, ни отчаяния, а напротив, полны светлым чувством примирения и веры в будущую жизнь. 

Мирра Лохвицкая умерла 27 августа (9 сентября) 1905 г. в возрасте 35 лет. В разгаре была революция, и, возможно, поэтому смерть поэтессы была воспринята, как было написано в одном из некрологов, «со странной и нечуткой холодностью». Один из наиболее теплых откликов на ее кончину принадлежал известному духовному писателю Е. Поселянину. «Сквозь образ любимого человека ей просвечивала вечность, – писал он. – Вот высокий образец любви в русской душе, не знающей иных границ для своей любви, кроме безграничной вечности». 

Вниманию читателя предлагаются стихотворения Лохвицкой, посвященные ее детям. Среди них есть и колыбельные песни, и шуточные стихи, и серьезные размышления о материнстве.

МОЕ НЕБО

Небо и все наслаждения неба я вижу
В личике детском – и глаз оторвать не могу я…
Ангел безгрешный, случайно попавший на землю,
Сколько ты счастья принес! Как ты мне дорог, дитя!

Вьются и золотом кудри твои отливают,
Блещут вкруг милой головки твоей ореолом,
Весь ты – как облачко, светом зари залитое,
Чистый, как ландыш лесной, – майский прелестный цветок!

С кроткою ласкою иссиня-темные глазки
В душу мне смотрят и цветом походят на небо,
Вмиг потемневшее перед грозою весенней…
Небо во взоре твоем я созерцаю, дитя!

Где та страна, о которой лепечут нам сказки?
В край тот чудесный тебя на руках бы снесла я,
Молча, босая, по острым каменьям пошла бы,
Лишь бы избавить тебя – терний земного пути!

Боже! Послав мне ребенка, Ты небо открыл мне,
Ум мой очистил от суетных, мелких желаний.
В грудь мне вдохнул непонятные, новые силы
В сердце горячем зажег пламя бессмертной любви!

(30 июня 1894)

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Моему сыну Валерию

Свят мой крошка и безгрешен,
Спит и видит светлый рай.
Легкой тканью занавешен,
Спит мой крошка. Баю-бай.

Нежным личиком в подушки
Он уткнулся: «Не мешай!»
В ручках милые игрушки
Держит крошка. Баю-бай.

Ни собачки, ни овечки
Не уронит невзначай.
Вьются золотом колечки
На головке. Баю-бай.

Сладкий сон у крошки тонок,
Как ни пой и ни качай.
Спи, мой ангел, мой ребенок,
Светик белый, баю-бай.

(29 мая 1905 г.)

МАТЕРИНСКИЙ ЗАВЕТ

Моему сыну Евгению

Дитя мое, грядущее туманно,
Но все в тебе, от самых юных лет,
Неодолимо, властно, непрестанно
Мне говорит, что будешь ты – поэт.

Дитя мое, узка моя дорога,
Но пред тобой свободный ляжет путь.
Иди, иди в сады живого Бога
От аромата вечного вздохнуть!

Там, высоко, на девственной вершине,
Где, чуть дымясь, почили облака,
Растет цветок, нетронутый доныне,
Взыскуемый как в прежние века.

Пусть говорят, что путь твой – путь безумных,
От вечных звезд лица не отврати.
Для пестрой лжи услад и оргий шумных
Не отступай от гордого пути.

Пусть говорят, что сны твои обманны.
Дитя мое, и жизнь и смерть – обман.
Иди, иди в лазурные туманы!
За ним, за ним, цветком небесных стран!

Найдешь его – и узришь мир безбрежный
У ног своих! – Но помни и внемли:
Тогда, мой сын, сойдя с вершины снежной,
Неси твой дар в святую скорбь земли.

 <1901>

ПЛАЧ АГАРИ

Моему сыну Измаилу

Тяжко дышится в пустыне,
Рдеет солнце – гневный царь.
Плачет, плачет мать о сыне,
Стонет смуглая Агарь:

«Угасают все надежды,
Ангел жизни отступил.
Ты лежишь, закрывши вежды,
Бедный сын мой Измаил!

На чело от муки жгучей
Пали смертные цвета.
Кудри сбились темной тучей,
Запеклись твои уста.

Не пролил на нас Предвечный
От щедроты Своея.
Здесь, в пустыне бесконечной,
Мы погибнем – ты и я!»

Но услышал вопль о сыне
Тот, Кто славен и могуч.
И, журча, забил в пустыне
Чистых вод гремящий ключ.
_____
Та же скорбь мечтой унылой
Душу мучает мою.
Ты возжаждешь, сын мой милый, –
Чем тебя я напою?

Труден путь к святой отчизне,
Где найду небесных сил?
Мы одни в пустыне жизни,
Бедный сын мой Измаил!

Низойдет ли Дух могучий
С лучезарною главой – 
Да обрящешь в полдень жгучий
Светлый ключ воды живой?

<1902>

ЗЛАЯ СИЛА

Моему сыну Валерию

Печать дара Духа Святаго!
(Слова, произносимые священником
при Таинстве миропомазания)

Спаси и помилуй нас, крестная сила,
В час утренней ночи и серых теней.
С зарей я усталые вежды смежила,
Дремал мой ребенок у груди моей.

И чудится спящей – упорно и звонко
Тяжелая муха кружит надо мной.
«Мадонна, Мадонна, отдай мне ребенка!» – 
Звенит надо мной неотвязной струной.

«За радость карая, за грех наказуя,
Ваш рок неизбежный тяжел и суров.
Отдай мне ребенка, – его унесу я
На бархат моих заповедных лугов.

Там тихо, там сладко, там зыблются травы,
Там дикий жасмин и шиповник расцвел.
Веселье, веселье, цветы и забавы,
И гулы шмелей, и жужжание пчел.

Из меда и млека чудесные реки
Там льются, журча ароматной волной,
И пьющий от них – не возжаждет вовеки.
И минет избранника жребий земной». –

«Исчезни, исчезни, лукавая муха! – 
В дремоте мои прошептали уста. –
В тебе узнаю я могучего духа,
Но сила твоя от тебя отнята.

Спасен мой ребенок от снов обольщенья,
И духам воздушным его не качать.
Вчера он воспринял Святое крещенье
И Вышнего дара благую печать».

<1905>

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Вечер настал, притаились ручьи,
Гаснет сиянье зарниц;
Нежно упала на щечки твои
Тень шелковистых ресниц.

В дальнем лесу на прощанье свирель
Трель отзвучала свою…
Тихо качая твою колыбель,
Песню тебе я пою.

Долго, любуясь тобой перед сном,
Я созерцаю, любя, –
Небо во взоре невинном твоем,
Рай мой в глазах у тебя.

Долго смотрю я на ангельский лик.
«Милый, – твержу я, грустя, –
Ты еще крошка, а свет так велик…
Будешь ли счастлив, дитя?» –

Видит лишь месяц средь темных ночей,
Чтo я на сердце таю;
Шлет он мне сноп серебристых лучей,
Слушает песню мою...

Спи, не одна я счастливой судьбой
Бодрствую в мраке ночном.
Ангел-хранитель твой бдит над тобой
И осеняет крылом.

(11 сентября 1893)