Во второй половине XIX века в Англии к Православной Церкви возник и стал развиваться глубокий интерес, обусловленный стремлением возродить религиозную жизнь в стране. Особенно пристальное внимание было направлено на Россию как на несомненный оплот Православия во всём мире.
Ассоциация Восточных Церквей (основана в 1864 г.) и Общество Ревнителей Воссоединения Восточно-Православной и Англиканской Церквей (существуют с 1906 г.) активно занялись работой сначала по изучению Православия в различных его аспектах, а потом и по распространению элементов его культуры. На заседаниях Общества читаются доклады; публикуются статьи по догматическим и богослужебным вопросам; в сравнительно большом количестве переводится и издаётся житийная литература и сборники православных молитв; напечатан английский перевод книги Н.В. Гоголя «Размышления о Божественной Литургии»; в Лондон завозятся «настоящие русские свечи» и русские ткани для облачений священнослужителей.
Процесс взаимодействия не остался в строго церковных границах и начал распространяться на другие области культуры. Так, в десятилетие перед Первой Мировой войной (1904–1914 гг.) в Англии пишутся и издаются книги о России, её социальной и культурной жизни; в Лондоне с огромным успехом проходят концерты оркестра балалаечников (после чего столичная аристократия принимается обучаться игре на русском народном инструменте); а при Имперском Институте в Лондоне учреждается Англо-русское Литературное Общество.
Всё это стало возможным благодаря деятельности сравнительно небольшого количества энтузиастов – людей, уверенных в том, что русская культура имеет в себе нечто необходимое для граждан Великобритании, а именно – ту христианскую духовную закваску, которая, по мнению многочисленных исследователей, в огромной степени определила характер исторического и культурного бытия русской нации. В данной статье речь пойдёт о двух таких людях – В. Дж. Беркбэке и М. Бэринге.
Оба они были в контакте с православной культурой, что в той или иной степени отразилось на жизни и деятельности каждого из них. Но ни один из этих англичан не имел каких-либо внешне обусловленных предпосылок для интереса к Православию или русской культуре вообще (имеются в виду, главным образом, родственные и профессиональные интересы). И тот, и другой – люди крупного личностного масштаба и высокой степени независимости и культуры мышления, что исключает разного рода случайные «харизматические» воздействия. Наконец, они достаточно известны в сферах музыковедения и литературы, хотя, как мы увидим, деятельность этих замечательных людей отнюдь не сводилась к какому-то одному занятию.
Первый из упомянутых нами, Вильям Джон Беркбэк (1859–1916), был непосредственно связан как с Ассоциацией Восточных Церквей, так и с Обществом Ревнителей Восточно-Православной и Англиканской Церквей. Попав в Россию впервые в 1882 году в составе церковной делегации, возглавляемой лордом Галифаксом, он уже никогда не расставался с нашей страной надолго и пребывал здесь долго, вплоть до самой своей смерти в 1916 году, когда он простудился, возвращаясь осенью из России в Англию. Выпускник Итона, затем Оксфорда (колледж св. Магдалины), по отзывам современников, «блестящий учёный», «он знал Россию лучше, чем многие русские. Он изъездил всю страну от Белого моря до Киева и южных областей. Он посещал великие русские монастыри и знакомился с их насельниками. Он знал всех ведущих русских епископов. Не будет большим преувеличением сказать, что он знал Россию и все сословия в России сверху донизу».
Второе имя его было Джон, а его отца звали Бэйзил; В. Дж. Беркбэк очень любил, когда его называли Иваном Васильевичем. Среди его русских друзей были Император и некоторые члены царской семьи.
Будучи превосходным музыкантом, он играл на органе с великим мастерством и вкусом и был знатоком всего, что касалось гимнологии. Русская церковная музыка произвела на В.Дж. Бэркбека громадное впечатление, и он всеми силами старался познакомить с ней англичан. Он писал статьи, читал лекции, посвящённые этой музыке. Но, может быть, самым заметным для широкой публики его делом были перевод и распространение в Англии русского песнопения «Со святыми упокой, Господи…», впервые в Англиканской Церкви исполненного при отпевании королевы Виктории. «Именно благодаря его [B. Дж. Бэркбека] влиянию, мы обязаны распространением русского «Со святыми упокой, Господи…» – гимна для усопших – в общее употребление в Англии.
Данное явление может показаться незначительным. Однако, имея в виду уникальность этой части заупокойной службы с точки зрения красоты и силы воздействия, а также национальный масштаб его распространения (по крайней мере, в 20-х годах), мы не должны обходить это культурное заимствование своим вниманием.
Во-первых, это по жанру погребальное песнопение, то есть оно используется в сфере, где большинство людей были до недавнего времени (да и по сей день остаются) максимально консервативны. И вдруг оказывается, что гимн, взятый из достаточно далёкой (географически и по вероисповеданию) культуры, очень быстро усваивается, становясь частью погребального обряда другого народа. Сама возможность такого усвоения подтверждает существование базовой духовно-культурной общности, которая сохраняется, пока два народа остаются идентичными себе. (Последнее, впрочем, совершенно не гарантированно, особенно с учётом современных глобалистских тенденций. Подобно тому, как нельзя сказать, что древние римляне и итальянцы (причём не обязательно современные) – это один и тот же народ, так и территория России (или Англии) однажды может оказаться населена людьми, культурно и цивилизационно имеющими весьма мало общего со своими биологическими предшественниками).
В. Дж. Беркбэк не был единственным англичанином, которого покорила русская духовная музыка. Вот что писал Морис Бэринг (1874-1945), встречавший в Москве Пасху 1906 года: «Пение в этой церкви [храме Спаса при Манеже] неизъяснимо прекрасно; в Москву стоит приехать только для того, чтобы его услышать». Следует заметить, что этот англичанин сначала отстоял службу в Успенском соборе Кремля, но там она быстро кончилась (видимо, служили по сокращенному чину), и он пошёл в другой храм, где служили дольше, и опять достоял до конца. По его же словам, храмы были заполнены до отказа. Так что это было своего рода испытание.
Однако, не будучи ни музыковедом, ни богословом, М. Бэринг в то время трудился на ниве документальной прозы и литературоведения. Ещё раньше, в 1904 году, работая секретарём английского посольства в Копенгагене, он познакомился с графом Бенкендорфом, который вскоре стал русским послом в Лондоне, и его семьёй. Бенкендорфы любили Бэринга. Графиня Софья говорила, что он «тролль, находящийся на границе между человечеством и сказкой». Бэринг принял их приглашение посетить Россию, результатом чего стала, по выражению биографа Честертона Д. Баркера, «его долгая, мечтательная история любви с Россией»: « a long, dreamy love affair with Russia”.
На протяжении 10 лет, вплоть до 1914 года, этот человек постоянно приезжал в Россию, увлечённо читал произведения русских авторов, и, по его собственным словам, комната, где он жил в имении Бенкендорфов в деревне Сосновка, была его «любимейшей комнатой во всём мире после итонской библиотеки».
Не без труда убедив редактора «Morning Post» в целесообразности задуманного мероприятия, Бэринг во время русско-японской войны едет в качестве корреспондента этой газеты в русскую действующую армию в Манчжурии. Добравшись до Мукдена, он обнаружил, что корреспондентов на фронт не пускают. Всё же он ухитрился каким-то чудом пристроиться к артиллерийской батарее и с ней попал-таки в район боевых действий. В промежутках между боями ночами он обсуждал русскую литературу с полковником – командиром батареи, а днём читал Достоевского. Его первый журналистский материал, посланный из Мукдена, представлял, главным образом, отчёт о спектакле «Дядя Ваня», который он успел посмотреть в Москве перед выездом на Дальний Восток. Последующие материалы были «весьма длинны и академичны и иногда касались военных действий» (курсив мой – Т.С.) Через некоторое время «Морнинг Пост» отозвала его в Лондон, чтобы назначить театральным критиком. Потом он опять возвращается в Москву и наблюдает за развитием революции 1905 года. Много ездит, много общается с людьми.
Осязаемым плодом упомянутого «love affair» стали 5 книг: три о России (не менее 300 страниц каждая) и две о русской литературе. Все пять книг вышли до 1914 года. При этом имеются весьма серьёзные основания полагать, что вдохновляющим фактором столь бурной деятельности также была православная духовность. Конечно, в данном случае связь не столь непосредственна, как в случае с В. Беркбэком, который трудился в церковной сфере. Однако она просматривается вполне ясно.
Мы не можем назвать М. Бэринга восторженным почитателем России. Он очень трезво смотрел на вещи, видел очень много и не идеализировал то, что видел, подобно некоторым из своих соотечественников. И тем не менее. Последняя глава его книги «The Mainsprings of Russia» называется «Очарование России» («Fascination of Russia»). Автор пишет об «overwhelming fascination» России, страны, имеющей для него «an overpowering charm» и народ «indescribably attractive». Бэринг указывает источник этого «уникального и непреодолимого очарования»:
«Главное впечатление, полученное мною в мой первый приезд в Россию от русских солдат, с которыми я общался в Манчжурии во время войны, впечатление, которое и сейчас самое сильное в их отношении, есть впечатление их человечности…»
«У крестьян – бесконечная способность чувствовать жалость и раскаяние… Крестьянин имеет горячую веру в великое, благое и непостижимое Провидение».
«Может быть, в этом-то и есть, – в том, что русская душа полна человеческого христианского милосердия, которое горячее, интенсивнее и выражается с большей простотой и искренностью, чем где-либо и в каком-либо другом народе, виденном мною (здесь надо иметь ввиду, что М. Бэринг, по слову биографа, был «великий путешественник»), и именно это качество, лежащее в основе всего остального, даёт поражающую способность давать оценку (poignancy) русской религии, манерам, общению, музыке, пению, поэзии, искусств».
«То, что я люблю и чем восхищаюсь в русском народе, не есть что-либо живописно-варварское или экзотическое, но это есть нечто вечное, всеобщее и великое – а именно: их любовь к человеку и их вера в Бога».
Последняя фраза – своего рода квинтэссенция приведенных выше высказываний. Она непосредственно отсылает читателя к евангельскому сюжету: « Один из книжников…подошёл, и спросил его: какова первая из всех заповедей?
Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостью твоею: вот первая заповедь! Вторая подобна ей: возлюби ближняго твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет» ( Марк. 12: 28–31).
Фактически, М. Бэринг утверждает, что русские ближе к христианскому идеалу, чем любой другой народ, им виденный. Естественно поэтому внимание автора к вере и Церкви. В книге «The Mainsprings of Russia» Русской Православной Церкви посвящена отдельная глава. С симпатией отмечая, что «основой религии русского крестьянина является здравый смысл», Бэринг концентрирует главное внимание на сравнении Православного христианства с Католической Церковью. По его мнению, причина разделения Церкви, в действительности, не была доктринальной или догматической, а заключалась в чрезмерном властолюбии византийских патриархов.
Что касается догматики, то, как считает Бэринг, «различия между двумя Церквами на сегодняшний день незначительны… Православная Церковь имеет те же семь таинств, что и Католическая… Догмат о Непорочном Зачатии, хотя в теории не принят Восточной Церковью, на практике является частью их веры – то есть, они не перестают называть Святую Деву Всенепорочной или Пренепорочной»… Православные верят, что время для формулирования новых догматов кончилось, для всех и навсегда… Православная Церковь и, особенно Русская Церковь, оказалась подчинённой государственной власти… Союз Церкви и государства сдерживал интеллектуальный рост нации и препятствовал проникновению новых идей с Запада».
Взгляд, как мы видим, очень поверхностный. Он включает расхожие стереотипы (например, о властолюбии патриарха Фотия) и выявляет отсутствие, в общем-то, элементарных богословских знаний или намеренное игнорирование богословского аспекта. Бэринг равнодушен к спорным моментам, он не пытается вникать в проблемы, ибо они кажутся ему несущественными. Это позиция третьей стороны: точки противоречия для него эмоционально не нагружены, он выделяет то, что наиболее существенно для него лично (подход, между прочим, чисто протестантский), и приходит к выводу, что собственно религиозной разницы нет. Всё дело в амбициях отдельных личностей и в специфике отношений Церкви с государством.
Это очень важный вывод, так как прямым его результатом стало присоединение М. Бэринга к Английской Католической Церкви в 1909 году. Рассмотрев предоставленные документы, можно утверждать, что это действие было обусловлено соприкосновением с православной духовностью в том виде, как она проявлялась в членах Православной Церкви в России. Однако этот факт мог бы остаться только личным делом М. Бэринга, если бы не два обстоятельства: 1) его литературная деятельность; 2) его контакты в английском обществе.
Мы уже упоминали его книги о России (после1914 года он написал ещё две) и русской литературе. Это само по себе уже немало. Кроме того, М. Бэринг был составителем нескольких сборников рассказов и стихотворений русских авторов (например, «The Oxford book of Russian verse, Chosen by Maurice Baring»). Публиковал он и собственные переводы, в частности, в книге «Have you got anything to declare?», способствуя, таким образом, знакомству британской публики с литературой, имеющей источником именно православную духовную культуру.
Что касается его собственного творчества, необходимо отметить, что литературоведческий анализ не входит в задачи нашей статьи; более того, он представляется излишним, так как нас по преимуществу интересует восприятие данного автора его же соотечественниками. Поэтому мы ограничимся отзывом английского исследователя жизни и творчества М. Бэринга. Вот что пишет Пол Хорган о его романах: «Тема религии распространяется как медленно растущая зона в интересах и заботах людей в его романах. Однажды упомянутая, она теряется из виду или как бы оставляется на протяжении целых глав. Потом она возвращается и рассматривается или упоминается как некая удобная мелочь в стабильном обществе. А потом происходит нечто в религиозном смысле значительное… А затем, вследствие какого-то важного происшествия, вера вдруг становится неизбежной и начинает определять всё. Вера в Христа, любовь превыше всего в мире, и это, в действительности, катастрофа, но только через эту катастрофу человек может найти единственный вход в полноту жизни, осмысленность смерти и жизненность вечности. Она становится, наконец, самой главной темой; и в значительно большей степени, чем другие романисты последних лет, пишущие на английском языке, Морис Бэринг сделал эту тему центральной в серьёзной литературе».
Ещё один отзыв. Он принадлежит писательнице Вернон Ли, которая много лет дружила с Бэрингом. Она однажды посетовала, что ей скучно от «этой вечной теологии», которая «забралась» в его романы, и похоже, что он «дал обет обеспечивать столько-то теологии за каждую выпитую рюмку водки!»
Христианские мотивы занимали важное место в художественном творчестве М. Бэринга, что говорит о его серьёзном отношении к своей религии. Такое отношение уже тогда было, в общем, несвойственно англичанам, и впервые Бэринг по-настоящему столкнулся с ним именно в России: «…когда-то вся Европа и, в особенности Англия, смотрели на религию так, как смотрят сейчас русские крестьяне…» Судя по всему, Бэринг, обретя такое осознание своей веры, очень хотел, как и подобает христианину, приобщить к ней и других людей. Мы не знаем пока, насколько успешной была эта сторона его деятельности, но, так или иначе, в его творчестве она своё отражение нашла. И контакты с православной духовной культурой сыграли здесь, как мы видели, не последнюю роль.
Что касается Мориса Бэринга как личности, то, судя по всему, человек, он был действительно незаурядный. Он происходил из богатого банкирского дома; учился в Итоне, Кембридже, жил в Оксфорде. По мнению его биографа Пола Хоргана, «он стал одним из самых высококультурных («cultivated») людей своего времени. Он любил книги и любил читать. Был писателем, в совершенстве владевшим всеми литературными формами – от поэзии до драмы, от журнальной статьи до романа, от критического эссе до высокоученого литературного обмана (розыгрыша). Любил живопись и сам рисовал акварели. Любил музыку, хорошо играл на рояле, был мастер музыкальных шуток.
В Лондоне он слыл эксцентричным холостяком: мог в вечернем костюме прыгнуть в речку, умел пронести на голове бокал вина, не пролив ни капли; умел играть с детьми: катал их на спине, а в качестве особого удовольствия им позволялось гладить его лысую голову.
Его гениальная способность к языкам была больше, чем естественный дар…Сэр Эдвард Марш говорил, что русские, бывало, обращались к нему по вопросам собственной грамматики. Великий путешественник, он имел дар щедрости и любви к людям – друзьям и незнакомым, любого уровня общества. В 1912 году редакция газеты отправила его в качестве военного корреспондента на Балканы. На этот раз Бэрингу не удалось пробраться на фронт, но, вернувшись в Константинополь, он узнал, что в соседнем Сан-Стефано вспышка холеры и сотни людей умирают, лёжа на земле. За больными ухаживали только две пожилые женщины: одна из Швейцарии, другая из Австрии. Бэринг поехал туда и помогал этим женщинам.
У него был дар продолжительных отношений с людьми: с ним всегда встречались так, как будто вчера расстались. Если термин «гений» применим к трудному искусству дружбы, Морис Бэринг обладал этим гением».
Герберт Эсквит, позднее ставший премьер-министром Великобритании, говорил: «Если речь идёт о гении в смысле спонтанного, динамичного мышления, несомненно, я бы назвал М. Бэринга».
А вот отзыв командующего воздушными войсками Великобритании генерала Тренчарда, в чьём штабе служил Бэринг в Первую мировую войну: «С самого первого дня он показал полное отсутствие собственного интереса, полную честность и замечательную лояльность… Он хорошо знал, что важно на войне и как обращаться с людьми… Он был человеком, которому я всегда мог доверять. Он …почти был моими вторыми глазами во всех трудных задачах… Он был самый бескорыстный человек, которого я когда-либо встречал. Воздушные войска обязаны ему большим, чем можно подумать… Мне просто слов не хватает, чтоб его описать».
И последнее слово исходит от командующего всеми союзными силами, маршала Фоша, который сказал: «Ни в одной стране, ни в одной армии никогда не было штабного офицера - такого, как майор Бэринг».
Портрет получается очень обаятельный. Немного найдётся в Англии людей, чьи биографии содержали бы в высокой концентрации столь восторженные отзывы. Складывается впечатление, что в Бэринге воплотились душевные качества, находящие самый глубокий отклик в его соотечественниках. Случайно ли именно такому человеку необыкновенно близкой оказалась русская культура – художественная и духовная? Принципиально отрицая возможность случайности в области культуры, мы обязаны констатировать, что по линии душевно-духовной английская и русская нации имели и, возможно, имеют и сегодня, огромный потенциал для взаимопонимания.
Вообще, думается, что слово «понимание» является ключевым как в отношении У. Беркбэка, так и М. Бэринга. Эти люди увидели и смогли понять то, что составляло сердцевину русского национального характера и одновременно его уникальную особенность: «русский человек ничего не знает выше христианства, да и представить не может. Он всю землю свою, всю общность, всю Россию назвал христианством, «крестьянством». Вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации» (Ф. М. Достоевский). Почувствовав и осознав это свойство России и русских, оба англичанина повели себя примерно одинаково: посещали Россию так часто, как могли, и изо всех сил старались познакомить своих соотечественников с религией и культурой этой страны.
При всей камерности их влияния, нельзя сказать, что оно осталось без последствий в национальном масштабе: именно эти люди начали готовить почву для последующих событий, когда в 40-х годах в ведущих университетах Англии стали открываться кафедры русской литературы и русской истории и культуры. Кроме того, Морис Бэринг стал одним из двух самых близких друзей Г. К. Честертона (1874–1936), и его влияние на духовное, а значит, и творческое становление последнего, не могло не быть значительным. Честертону же, в свою очередь, многим был обязан К.С. Льюис, и не он один. Таким образом, как непосредственное, так и косвенное влияние деятельности М. Бэринга оказывается в перспективе весьма значительным и ещё ждёт своего исследования.
В заключение необходимо отметить, что мы назвали У. Беркбэка и М. Бэринга русофилами, ибо это слово указывает на главный мотив их деятельности: они любили Россию и верили, что её культура не только не является чуждой для англичан, но, напротив, по многим показателям оказывается им ближе и понятнее, чем культура многих стран Европы.
Также Вы можете :
|
