Анатолий Николаевич Качалкин, доктор филологических наук, заслуженный профессор. Работает на кафедре общего и сравнительно-исторического языкознания филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова
– Анатолий Николаевич, номер нашего журнала посвящен русскому языку. Хотелось бы поговорить о нормах русского языка и о том, какие изменения происходят в языке сегодня, когда все говорят о процессе глобализации.
– Больше всего меня волнует проблема соотнесения нормы и ее вариантов. Человек должен ощущать свободу в общении на родном языке. И эта свобода открывается ему только в том случае, если он знает различные варианты выражения того или иного понятия, уместность их в определенных обстоятельствах и ситуациях. Для такой свободы необходимо умелое привлечение нужного слова из личных речевых ресурсов человека и постоянное пополнение резервами из наиболее авторитетных, актуальных и важных для настоящего времени источников. Действительно, мы сейчас живем в эпоху глобализации, от которой нам никуда не деться. И чем более богатым словарным запасом располагают нации, тем быстрее будет проходить процесс их эмпатии – восчувствования. Приведу пример. После заключения договора русский человек скажет, что будет заботиться о его выполнении. Американец сочтет, что слово «заботиться» – дань какой-то восточной вежливости. Для него нужна фраза: «Договор заключен, будем внимательны к выполнению его пунктов». «Внимательный» – синоним к слову «заботливый». Британец употребит в этой ситуации слово «попечительный», японец – «старательный», китаец – «рачительный», итальянец – «чуткий», испанец – «любовный». Для русского это объемный синонимический ряд. Умение владеть русским языком – это способность выбирать из его богатейших ресурсов правильное и точное слово. Для этого необходимо освоение и усвоение этого богатства во имя рационального поведения в условиях глобализирующегося мира. Мы не просто восхищаемся богатствами русского языка, как это было в 50-е годы, мы говорим о необходимости предметного знания.
– А что именно изменилось в языке за эти 50 лет?
– Сегодня нации должны лучше и лучше понимать друг друга. Для большего сближения с той или иной нацией следует мобилизовать ресурсы своего родного языка, наиболее соответствующие мироощущению и мировоззрению другой нации. Нормой употребления может быть «старшее», доминирующее слово (в нашем примере таким словом было «заботливый»), но оно не всегда может указать конкретный и точный смысл, который необходим в данный момент и в данной ситуации. И вот здесь уже важно привлекать ресурсы – уметь найти и использовать то нужное и точное слово, которое присутствует в обширном синонимическом ряду.
– Вы говорите о необходимости рационального и прагматического использования лексики. Не кажется ли Вам, что словоупотребление в устной речи часто бывает бессознательным и интуитивным?
– По этому поводу очень точно выразился глава нашей науки – академик Виктор Владимирович Виноградов: «Чем выше культура человека, тем меньшее число синонимов он использует». Это не значит, что его словарный запас скуден, наоборот. Но человек высокой культуры более умело и осознанно применит свое знание для данного конкретного случая. Чем бессознательнее этот процесс, тем больше синонимов будет употреблено и тем менее содержательна и точна будет речь. Но умелое владение синонимами может придать ей и необходимую живость, и легкость восприятия.
– Анатолий Николаевич, мы с Вами говорили о переменах не только в России, но и во всем мировом сообществе. По сути, по сравнению с упомянутыми Вами пятидесятыми годами прошлого века мы живем в другой стране, в другой реальности. Меняется бытие – меняется психология, возможно, менталитет. И конечно, меняются и формы общения. Какие перемены происходят в языке?
– Ментальность народа не меняется. Меняется, может быть, то или иное восприятие изменившегося стиля жизни. А это изменение влечет за собой и изменение стиля речи. Ментальность же в своей основе остается неизменной. Русскому обществу не в первый раз приходится сталкиваться с периодом безвременья, смены идеологии – процесса, который в наши дни пока еще не закончился.
Смена идеологии влечет за собой передачу понятия другим словом. Например, у нас всегда существовало такое понятие, как «просьба». Если до XVI века обращение к князю с просьбой называлось «жалобой», то при Иване Грозном это стало невозможно. Идеология сменилась. Царь – помазанник Божий, первое лицо после Бога на всей русской земле. Просьба теперь называется «челобитьем». Петр Первый отменяет боярские установления прошлого. Он декларирует демократизацию жизни: не надо бить челом и унижать себя, проси, что тебе требуется, – подавай прошение. В 1918 году «прошение» было заменено «заявлением». Изменилась идеология: заявление предполагает равенство просителя и исполнителя. И поскольку в наши дни мы по-прежнему заявляем, то идеология в своих основах осталась неизменной. Изменился стиль жизни, стиль речи, но не идеология.
– Но, с другой стороны, телепередачи советских времен сейчас выглядят как явный анахронизм – и не только по своему содержанию, но и по форме. Это ведь совершенно другая лексика, другой стиль мышления.
– Совершенно верно. Не случайно сменились типы словаря. Сергей Иванович Ожегов был представителем московской школы – школы нормирующей. Он воплотил нормализующий тип словаря, главным вдохновителем которого был Дмитрий Николаевич Ушаков. Таким образом, московское словоупотребление было возведено в норму русского языка. От этого словаря сильно отличается нынешний Большой толковый словарь, составленный в Санкт-Петербурге под руководством С.А. Кузнецова. К 130 тысячам современных слов даны рекомендующие, а не наставляющие пометы.
– Но все-таки понятие нормы осталось?
– Понятие нормы осталось и по сей день. Нет той жесткости в нормах жизни, а значит – нет жесткости и в рекомендованном словоупотреблении. Тем не менее нормы языка остались. Хотя нынешние словари эрудируют читателя, а не предписывают употреблять слово только в таких-то обстоятельствах.
– Вы говорите о словарях – своего рода законодательстве языка. Но в то же время речь – это нечто живое, часто спонтанное, не всегда рационально контролируемое. Ведь мы в нашем бытовом общении не часто консультируемся со словарем. Как Вы считаете, можно ли регламентировать саму практику речи и управлять ею?
– Это уже вопрос традиции и нынешнего состояния управления государством. Самый точный язык – французский. И по отношению к языку во Франции существует то, что называется лингвистическим дирижизмом. Появление нового значения и словоупотребление здесь жестко нормируется со стороны государства, которое уполномочивает Министерство просвещения, Французскую Академию и другие органы влияния на общество рекомендовать или запрещать употребление того или иного слова. Например, они активно ограничивают употребление английских слов. Таким образом, перед нами пример управления языком.
– Скажите, можно ли говорить о какой-то определенной тенденции в развитии русского языке? Иными словами, куда он движется – к упрощению или усложнению?
– Сегодня, со вступлением в XXI век, мы наблюдаем процесс компрессии речи. В единицу времени собеседник или читатель заинтересован получить максимум информации. Ускорение темпа речи вызывает раздражение у слушателя: он не успевает понять говорящего. Отсюда – потребность в рациональном употреблении доминирующих и ключевых слов в родном языке. Доминанта способна к замене любого члена синонимического ряда. Понятие ключевого слова связано с высказыванием: здесь важно, насколько связаны с базовым, опорным словом другие слова высказывания. Слова, не связанные с ключевым, нужно удалять. И здесь мы говорим не о редукции, не о сжатии речи, а именно о ее компрессии. Мы опять приходим к началу нашего разговора: важно умение передать сущностное содержание речи ограниченным количеством необходимых слов.
– Эти тенденции проявляются только в русском языке?
– Нет, это общий языковой процесс, связанный с глобализацией. Из разных социумов, от разных наций исходит различная информация, обусловленная особенностями того или иного языка. И перед переводчиками ставится задача трансформации получаемого текста применительно к условиям своего языка. Во имя того, чтобы в единицу времени передать возможно больший объем информации с сохранением ее сущностного содержания.
– Как влияет на язык появление Интернета?
– В 70-е годы появились некие «компьютерные гуру», которые сформировали свой особый язык. Они изобрели систему сокращений, понятную им самим. Уже тогда они интуитивно и инстинктивно стремились к этой самой компрессии речи, о которой мы говорили. Сначала в их компьютерном языке оказалось множество слов-сокращений, не понятных широкому кругу носителей языка. Но постепенно этот язык становился необходимым все более широкому кругу людей. Таким образом, мы наблюдаем процесс внедрения нового специфического языка в современную повседневность.
– Как, на ваш взгляд, соотносятся понятия языковой нормы и этикета?
– Понятие этикета, как правило, связывается с отдельными социальными группами. Скажем, во второй половине XVIII века аристократы общались между собой по-французски. Этого требовал от них этикет. В то же время к своим слугам они обращались по-русски. Один из самых устойчивых этикетов, который менее других подвержен изменениям, – дипломатический этикет. Здесь действуют традиции определенных формул общения. Конечно, этикет – это в каком-то смысле и норма, предписанная для общения в той или иной социальной группе.
– Вы говорили о богатстве и уникальности русского языка. С чем это связано? С особенностями мышления? Со спецификой русского характера? С особым мироощущением русского человека?
– Я думаю – с убеждениями русского народа. Есть такая русская пословица: «На каждое дело – свое слово». Русский человек всегда осо
знавал необходимость точности словоупотребления, зависящего от того или иного контекста. Именно поэтому издревле были разграничены стили общения, каждый из которых следовал четким правилам словоупотребления. Например, текст, написанный простым дьячком, сильно отличался от текста, написанного «слогательно» – человеком, специально обученным практике создания текстов. По этому «слогательному» или простому изложению и различались личности авторов, степень их творческого владения средствами языка.
– Не происходит ли сейчас уничтожение этой самой личности путем унификации языка, его упрощения, связанного с мировыми процессами, о которых Вы говорили?
– Нация изнутри должна почувствовать необходимость изменения тех или иных форм общения и по собственному убеждению, а не по воздействию извне, менять их. Раньше для каждой нации существовали свои жанры передачи образцов речи, ее культуры и традиций. У одних это были мифы, у других – легенды, у третьих – сказания, у четвертых – сказки, песни и так далее. Они были предназначены именно для передачи культуры, традиций, духовных ценностей через сложившиеся образцы речи. Что происходит сейчас? Система жанров массовой информации едина для разных языков. Процесс глобализации во многом развивается за счет этого единства жанров массовой информации.
– Сохранит ли в этих условиях русский язык свои особенности?
– Конечно сохранит. Чем богаче ресурсы и резервы языка для выражения традиции и новых складывающихся понятий, тем больше он может передать другим нациям и тем самым обогатить их. Мы не можем отменить стандарты и формулы речи средств массовой информации. И именно они, а не литературно-художественное творчество, влияют на взаимную восприимчивость наций. Сначала найти что-то общее, а потом рассмотреть заветное, сохраненное, дорогое – в этом я вижу ценность и смысл происходящих языковых процессов. Именно особенное и уникальное будет сохраняться и цениться, как всегда высоко и дорого ценится по-настоящему уникальное явление. Можно сказать, что происходит процесс некоторой дивергенции культуры массовой и культуры в собственном смысле этого слова.
– Как Вы оцениваете роль церковнославянской речи в русской языковой культуре?
– Для развития классической русской культуры принятие христианства было очень важным событием. Элементы церковнославянского языка указывали на некое более высокое знание, к которому надо приобщиться. Нельзя пойти в церковь в бытовой одежде, в которой стираешь белье. Церковнославянский язык воспринимался как некий ориентир, к которому нужно стремиться. Это было глубинной интуицией русского народа, всегда стремящегося к культуре более высокой. Повышение собственного знания было для него способом достичь не просто большего уважения в обществе, но и лучшего устройства жизни. Церковнославянский язык целиком связывался с областью духовного, и поэтому он воспринимался как способ выражения души по отношению к другим людям.
– Анатолий Николаевич, и все же, несмотря на высокие стремления русской души, о которых Вы говорите, мы живем в эпоху языковой распущенности. Вы с этим согласны?
– Безусловно. Языковая распущенность – это большая потеря для общества в целом, снижение его культуры. И это при богатейших достоинствах и творческих способностях русской нации. За счет этого нация начинает проигрывать другим, более здоровым и высоким по своей культуре. В этом смысле языковая распущенность – угроза национальной безопасности. Почему, на мой взгляд, и опасно введение Единого государ-
ственного экзамена. ЕГЭ в лучшем случае тренирует память или заставляет зубрить. И тесты ЕГЭ никак не могут отразить уровень творческих способностей человека. Языковая личность должна быть сформирована на основе классического фундаментального знания языка, с учетом всей духовной культуры нашей нации. Преподавание должно формировать способность к авторскому слову – единственному и неповторимому. И вместе с тем – понятному окружающим. В этой способности и заключена языковая культура человека. Кстати, здесь уместно вспомнить китайцев, для которых язык – не просто средство общения, но и способ сохранения древней культуры. Именно такая позиция необходима для умелого включения в меняющийся стиль жизни.
