Со своим здоровьем они перестали спорить (старость – болезнь неизлечимая), почести и богатство у них позади, большинство отдают пенсию детям и внукам, не находя ни в этой жертве, ни в других поступках своих ничего примечательного. Тридцать лет назад они не встретили бы друг друга, а встретив, не поздоровались, а теперь их заслуги и состояние перестают так много значить. Кажется, что историями они могут легко поменяться с соседом по комнате, интерес от того не пропал бы, привычное для нас чувство собственности здесь потеряло смысл.
Обычные люди
По-советски суровая аббревиатура «ГУСО дом-интернат для престарелых и инвалидов», видимо, из жалости к своим пациентам, которым еще четыре прописные буквы было бы точно не осилить, чем-то поясняет ореол тайны и негласного запрета вокруг этих вполне устроенных и по нынешним временам благодушных богаделен.
Бабушки смеющиеся, бабушки со слезами, много говорящие и сурово в мою сторону глядящие, те, что вовсе не замечали камеру, и которые прихорашивались или для разнообразия суровыми жестами просили их не беспокоить; болтливые старички и милые старушки, что все пытались набить мои карманы апельсинами и конфетами, вполне себе живая жизнь, без скорби и страха, горя и нищеты.
Признаюсь, поначалу интриговали два момента: отсутствие жеманства и специальных поз по отношению к фотографу у персонала (а это сплошь женщины!), меня они вообще не замечали! Поверьте, с камерой русского человека примирить крайне трудно. И наконец, сами старики, которые здесь, в общинной среде, раскрывали себя непостижимым для меня образом, – обычные люди за короткое время вызывали умиротворение, какое устраивается разве что после недели-другой уединенной жизни где-нибудь в окраинном монастыре.
Может быть, им посчастливилось вступить в тот возраст, когда ценой потерь и разочарований приходят к простым и понятным правилам, к той чистоте, которая живет в христианском идеале мироустройства. Жизнь этих стариков упрощается в той мере, какой она должна была оставаться у каждого из нас с самого начала.
Железково
В советские годы дом построили для детского сада, потом детей не стало, и на время его сделали школой, а когда выросли школьники – три с половиной года назад, – приспособили под дом-интернат для престарелых и инвалидов.
«Вы думаете увидеть нищету и разруху, – еще вечером по телефону с улыбкой спрашивала Татьяна Александровна – глава местного поселения, – ничего подобного, условия там лучше, чем у меня дома».
Назавтра, показывая свое хозяйство, бывшая заведующая этого, в прошлом, детсада, а теперь директор дома-интерната для престарелых и инвалидов Светлана Николаевна Веливальд весело знакомила со своими старушками: «Снимайте-пишите, хоть каждый день приходите, им только веселее. Видите, хорошо здесь, совсем не страшно. Многие из них о таких условиях раньше не мечтали: прекрасное четырехразовое питание; деревня, текучки персонала нет – относимся как к родным; горячая вода, чисто, медобслуживание; большинство, оставь их дома, давно бы померли. Кого из подвала, сестер Жуковых из-под обвалившейся крыши, там, в развалинах, они не один месяц прожили, кто из баньки
("…чтобы деткам не мешать"). Только спустя время они начинают ценить наш дом».
* * *
Мария Карповна Иванова. Фронтовик, три года воевала минером.
«И в Мясном Бору была. Бои страшные, ух какие бои, когда вошли, поле покойников, куда ни глянь, а мин рассыпано… ох, сколько наших повзрывалось, тихвинцев жалко… Страхов насмотрелась, не дай Бог кому.
Работала на станке при комбинате 30 лет, стругала доску. Приезжают с комбината, навещают, я, правда, не знаю их фамилий. Вырастила сына, ему сейчас 62 года, внучка и правнучка есть. Постарше стала, так четверочки, а так были одни пятерочки. А сюда я в рай попала, так и напишите, хорошо, что все вежливые и добрые, а если бы обидели, так я бы все и ревела бы…»
* * *
Нина Андриановна, инженер-строитель.
«Живем с дочкой. Дочка-то моя – инвалид, избита почти до смерти в Твери. Муж ее заново женился, а старшей моей мы не нужны стали, пошли по людям жить. А еще раньше построили мы новый город в Каракумах, работала инженером, наши насосные станции на весь мир славились, приезжали иностранцы учиться. Союз кончился, и стали нас, русских, прижимать: детям в школу не позволяли, пока хлопок не уберут, в полях месяцами держали, хлопок тот химией поливали, чтобы раскрывался, многие потравились. Собрались нас 30 семей и уехали. С собой ничего не дали, в чем были, в том и поехали. Как в войну, когда мать нам платьица шила из карт и плакатов: краску с холстины смывала и шила. Уже здесь иногда проведывает старший сын с Урала, он там омоновцем, живет в Чечне».
Нина Андриановна живет в отдельной комнате с дочерью Мариной Николаевной и с двумя кошками: мамой и сыном.
* * *
«Песни Высоцкого о войне, прежде всего, песни об очень настоящих людях… Песня о звездах…» – в актовом зальчике по случаю юбилея вечер памяти Владимира Высоцкого. На креслах вышитые кружком половики, два седовласых «мальчика» и десяток бабулек, некоторые совсем не слышат, потом признаются, что помнят мельтешение перед глазами и обрывки фраз. Но тоже занятие: выйти из комнаты, спуститься, посидеть, прислушаться.
Но больше спят, телевизор есть в каждой комнате, так и тот, когда включают, не смотрят. Летом собрались на экскурсию в Иверский монастырь, беспокоились, как в небольшой «Газели» всех уместить, и зря – только семеро спустились. По зиме редко когда и на улицу выходят. Скользко, ветрено, темно. С кроватей – в столовую и обратно. Летом старички прогуливаются деревней, спускаются к речке, рыбачат.
Вельгия
Этот дом-интернат живет чуть больше года. Лилиана Владиславовна, психолог, рассказывает, что тяжело в первые дни, когда новенькими поступают. «В это время особенно с ними нужно говорить, многие расценивают переезд сюда как наказание, приговор. Целыми днями, неделями приходится что-то делать, чтобы сердце человека оттаяло, чтобы он смирился и по-другому взглянул на жизнь в стенах нашего дома. Почти все приходят с бедой: конфликты с родственниками, невыносимые условия, а здесь мы избавляем их от громады проблем.
Легче тем, у кого раньше была общественная работа, людям замкнутым, у которых за спиной годы борьбы, одиночества и лишений, труднее. Поначалу тянутся домой, все равно куда, старики – люди привычки, но проходит время, и они понимают, что здесь гораздо лучше.
Есть и состоятельные люди. Дети живут очень хорошо, а их старики почему-то выбирают наш интернат.
Главный урок, какой я здесь получила, – ни в коем случае никого не надо осуждать: детей, внуков. Я уверенно знаю, что после недель и месяцев осторожных бесед обязательно обнаруживается конфликт, в нем часто вину несут и наши бабушки-старушки. Просто так, без причины сюда не отдают, в каждой семейной истории есть свои подводные камни, но мы никого не судим и принимаем всех».
* * *
Живут старички в новом доме всего год, а уже свадьбу сыграли. Лидия Федоровна и Генрих Николаевич – первенцы, летом была настоящая церемония с загсом, машиной, цветами и застольем, родственники приезжали.
«Постарался, устраиваться как-то надо, – рассказывает Генрих Николаевич. – В одиночестве скучно, вот и объединились. Сговорил ее, стараний много было, упрямая женщина, но поддалась. Еще пара наклевывается, но у них ничего не получается, серьезности мало».
«Сразу заприметил, – улыбается Лидия Федоровна. – Мартом меня в интернат определили. А когда-то работала в лагере МВД СССР. Потом прикрыли нас, зеков увезли, а дома передали под дом отдыха персонала космодрома в Плесецке, рядом лагерь-то наш был. Военных пощадили, а нас, вольнонаемных – выселили. Отписала нам бухгалтер требование в железнодорожную кассу, по нему билет в один конец, куда пожелаем, выдали. Приехали к сыну в Ленинград, он нас отправил в деревню, недалеко здесь; муж там умер, а я одна осталась. В той избушке и прожила 9 лет. Сын приезжал, потом сказал, что с работы не отпускают, а как без работы, нонче другую попробуй найди! Заболела и переехала сюда. Все теперь хорошо, еда и вода горячая, чисто. Одинокой жить очень тяжело, очень, очень: ни поделиться, ни поговорить. А у детей некуда: две комнаты, внучка на выданье. Дети-то не виноваты, что я сюда попала, жизнь такова».
«Я не посмотрел на года, она старше на десять лет. Но человеческая душа и приятная личность! – Генрих Николаевич говорит тихим басом, словно песню протяжную поет.
– Живем потихоньку. Встанем, умоемся, идем в столовую, утром в 8 открывается. Летом на рыбалку, а сейчас темно, холодно. Просят поиграть (на баяне. – К.Д.), женщины, которые более или менее ходят, немножечко попоют. Жить можно, не то что в одиночестве. Вчера фильм просматривать приглашали, сегодня викторина у нас. Очень хорошо, я плохого здесь ничего не вижу. Болеем, конечно, старенькие мы, и это самый неизлечимый диагноз».
* * *
Базарова Татьяна Николаевна: «Здесь много бабушек грамотных. У меня, например, среднетехническое образование, 46 лет непрерывного стажа. Обидно, молодой человек, предприятие мое до сих пор работает, но там теперь другие люди, а про нас и забыли. Что поделаешь? В войну помогали, на рубку часто нас возили, ветки-сучья убирали, пилить нам не доверяли, малы еще были, 10 лет тогда исполнилось. Очищали территорию для нового леса, чтобы страна не осталась без леса. Такое у нас тогда настроение было. Теперь у нас другая мечта: дали бы умереть спокойно».
* * *
На другой день Антонине Васильевне из второй палаты пришел читать Чехова. Утром взял наобум, получился девятый том, открыл «Мужиков», но попросили «длинную, чтобы не скоро закончилась».
Зайти сюда может каждый, двери открыты, одежду, фрукты принести, только не возьмут их, говорят, что всего хватает.
Лучше просто посидеть и неспешно поговорить со старым человеком. Это бывает важным, когда в сутолоке и беготне останавливаешься подумать, зачем ты делаешь то, что делаешь, и вспомнишь ли ты об этом спустя годы?
