Классикой жанра стали фильмы по сценариям Евгения Шварца: «Первоклассница», «Золушка», «Дон Кихот». На всем позднесоветском искусстве лежит отсвет его страшных, смешных и печальных сказок. Блестящий импровизатор, всю жизнь изображавший из себя простодушного детского сказочника, Шварц предсказал фашистский режим, его смерть и возрождение с ледяной, почти циничной проницательностью. Он просто видел будущее – так же, как видел его в своих пьесах.
Внутренние бури
В мемуарах Евгения Шварца один из первых самостоятельных глаголов – «изображал». Маленький Женя все время кого-то показывал: вот бьется в истерике бабушка, вот преподаватель в училище смешно говорит в нос, а вот провинциальный Гамлет завывает: «О духи, духи!»
Эта страсть обострилась в 1902 году, когда шестилетний Женя пережил первый приступ ревности. Его обожаемая мама родила младшего брата и полностью сосредоточилась на крошечном ребенке. Впечатлительный Шварц решил, что она его разлюбила. Много лет он, по собственному признанию, страшно ненавидел брата и мучительно ревновал к нему мать. Как было привлечь ее внимание? Конечно, ломаться, представлять, актерствовать. Тогда же он начал втайне мечтать о славе.
Казалось бы, человек с такой трудной внутренней жизнью будет мрачным нелюдимом. Но нет: Шварца обожали одноклассники, он неплохо учился, легко научился веселить зрителей. Мог, например, изобразить не только человека, но и кота, собаку, ворону, петуха. Много позднее из этого сора родились роли Кота в «Драконе» и Шарика в «Двух кленах».
Отец Шварца был врачом, человеком бурного темперамента и крайне левых убеждений. Мать была женщиной более спокойной, но не менее революционного нрава. В их майкопском доме то и дело появлялись нелегальные «светлые личности», которых нужно было называть, в целях конспирации, только партийными кличками. Как ни странно, в этой революционной и атеистической семье Шварц сохранил искреннюю детскую веру в Бога. Это тоже стало его тайной.
Еще была профессиональная тайна. Открылась она ему в шестнадцать лет, когда Евгений писал очередной стих. Шварц как-то внезапно понял, что сочинитель действительно может сочинять. Не описывать, а придумывать. Что к его услугам весь огромный мир, с которым он может делать все, что хочет.
Все это бушевало где-то в его подсознании, а миру представал аккуратный, остроумный и исполнительный молодой человек. Родители велели ему получать высшее образование, и в 1913 году шестнадцатилетний Шварц послушно отправился в Москву. И поступил в университет Шанявского на юридический факультет, даже не заикнувшись о том, что хочет быть писателем.
В 1916 году студента Шварца призвали в армию, и он пошел служить. В августе 1917 года его перевели юнкером в Москву, а 5 октября зачислили прапорщиком. Спустя несколько месяцев он вступил в Добровольческую армию. Участвовал в знаменитом Ледяном походе генерала Корнилова. А при неудачном штурме белыми Екатеринодара получил контузию, которая отозвалась впоследствии тяжелейшим тремором рук. Как только ни изощрялся потом выдумщик Шварц, объясняя, почему у него так дрожат руки.
Писатель поневоле
Отлежавшись после контузии в госпитале, Шварц переезжает в Ростов-на-Дону. Там он вместе с друзьями создал Театральную мастерскую, которую в 1921 году привез в Петроград, где крошечная труппа стремительно прогорела. Однако Шварц так же быстро освоился в литературно-художественном Петрограде. Он подружился с Серапионовыми братьями, работал секретарем у Корнея Чуковского, торговал книгами в магазине на Невском. Он и конферансье, и анекдотчик, и главный затейник, словом, «наш общий друг». Но ему уже 27 лет, а он еще не написал ни строчки.
Спасла его, как ни странно, поездка на Донбасс, где работал врачом на руднике его отец. Приехал он туда с Михаилом Слонимским. По приезде Слонимский отправился в соседний городок Бахмут и зашел в местную газету «Кочегарка». В газете его встретил молодой кудрявый хлопец. Едва познакомившись, он скрылся в кабинете главного редактора. Через пять минут редактор вылетел из кабинета, бросился жать Слонимскому руку, поздравлять с приездом и умолять немедленно возглавить новый литературный журнал: «На любых условиях, товарищи!» Позвали работать и Шварца.
На следующий день недоразумение разъяснилось. Кудрявый хлопец оказался Николаем Олейниковым, увлеченным комсомольцем и начинающим поэтом. Главреду он наврал, что Шварц и Слонимский «знаменитые пролетарские Достоевские» из Петрограда. Так Шварц «попал в газету», и ему пришлось писать – быстро, лаконично, по возможности смешно. Он печатал в «Кочегарке» стихотворные фельетоны под псевдонимом Щур, а еще вместе со Слонимским и Олейниковым делал литературный журнал «Забой». Этот журнал существует и сегодня, однако сменил название на «Донбасс».
Летом 1923 года Шварц отправился во второй раз покорять Северную столицу. Он уже опытный журналист, и Слонимский пригласил его писать в журнал «Ленинград». К ним присоединился и приехавший из Бахмута Олейников. Остроумцы и любимцы барышень, Шварц и Олейников не конкурируют, как ни странно, а искренне дружат. Но дружба эта для самого Шварца полна мрачных подводных течений. «Мой лучший друг и закадычный враг», – написал он об Олейникове в своем дневнике.
Внутренняя, тщательно скрываемая неприязнь Шварца к Олейникову и друзьям его, по-этам-обэриутам, – это сложная история, связанная с его затянувшимися творческими поисками. Едва поступив в «Ленинград», Шварц попадает под влияние Самуила Маршака – превосходного редактора, переводчика и поэта. Именно в его редактуре вышла, наконец, в свет первая художественная вещь 30-летнего Шварца – «Рассказ старой балалайки».
Вокруг детских журналов Маршака собралась целая плеяда поэтов и писателей, чей своеобразный талант никак не укладывался в прокрустово ложе советской литературы. Они собирались в доме Зингера на Невском. Писатель Леонид Пантелеев любил вспоминать, как совсем еще молодым человеком зашел в дом Зингера вместе с Григорием Белых, своим соавтором по «Республике ШКИД». Поднявшись на шестой этаж, они увидели двух сотрудников Госиздата. Они шли по коридору на четвереньках. «Вам кого, юноши?» – спросил один. «Маршака... Олейникова... Шварца...» – пролепетали юноши. Кудрявый сотрудник поднял правую переднюю «лапу»: «Очень приятно. Олейников». Его «четвероногий» приятель сделал то же самое: «Здравствуйте. Шварц».
В доме Зингера Шварц и Олейников знакомятся с Александром Введенским, Даниилом Хармсом, Николаем Заболоцким, которые вскоре назовут себя обэриутами. Шварц в восторге от их резкого, алогичного юмора, от смелости, с которой они жонглируют литературными приемами. При этом его невыносимо раздражает их нарочитый, эгоцентричный формализм. Ему хочется делать что-то в этом роде, но совсем по-другому. Актерским чутьем он чувствует, что обэриутству не хватает очарования, обэриуты слишком умны и слишком презирают публику, чтобы ей нравиться.
Возясь с Олейниковым, философствуя с Хармсом, остря с Введенским, Шварц собирается проделать главный фокус в своей писательской карьере – соединить достижения обэриутов со своими навыками успешного рассказчика. Когда это ему, наконец, удается, он моментально обходит всех конкурентов, умудряется стать главным формалистом СССР и при этом не попадает за решетку, а добивается сумасшедшего успеха.
Шварц берет стилистические приемы обэриутов, усиливает их театральной условностью до предела, получившийся продукт невинно называет «детской сказкой», и получается самоигральная театральная пьеса. Так, из посиделок с друзьями родилась его первая комедия «Ундервуд», имевшая огромный успех в ленинградском ТЮЗе.
Конец 1920-х – счастливое время для Евгения Шварца. В 35 лет он находит себя как драматург и обретает семейное счастье. Екатерина Ивановна Зильбер становится главной любовью его жизни. С ней он проживет 30 лет.
Вдохновленный успехом «Ундервуда», Шварц написал несколько успешных киносценариев, а также «Похождения Гогенштауфена» – комедию о том, как заурядные советские обыватели оказываются натуральными сказочными монстрами. Впервые он почувствовал себя небедным человеком, снял дачу на Финском заливе и даже получил крохотную квартирку в ленинградском Доме писателей.
А потом наступили 1930-е. Расхождения Шварца с советской властью начались, как это ни странно, из-за гитлеровской Германии. Он вроде бы обезопасил себя, взяв для пьесы три сюжета из сказок Андерсена – «Принцесса и свинопас», «Голый король» и «Принцесса на горошине». Но рискнул подпустить шпильку современным немцам. «В первые три дня, – рассказывает королевский повар, – у нас сожгли все действительно опасные книги. А мода не прошла. Тогда начали жечь остальные книги без разбора. Теперь книг вовсе нет. Жгут солому».
СССР поддерживал хорошие отношения с Германией, и «Голый король» был запрещен Главреперткомом, несмотря на отчаянную борьбу, которую вел за пьесу молодой режиссер Николай Акимов.
Эта неудача не помешала творческому союзу Шварца и Акимова. Именно Акимов предложил драматургу попробовать еще один андерсеновский сюжет – «Тень». Шварц сел и за неделю написал первый акт. Второй – где действуют курортники, больные «сытостью в острой форме» – он сочинил в писательском санатории. По поводу третьего акта было много споров. По натуре Шварц был истинным импровизатором. Он писал необыкновенно быстро, и его первые варианты всегда были сильнее последующих правок. Но Акимов заранее опасался за судьбу пьесы и требовал переделок.
Шварц начал писать «Тень» – историю о предательстве ближайшего друга – в 1937 году. Летом 1937 года арестовывают его друга Олейникова. В ноябре он был расстрелян по обвинению в троцкизме. В марте 1938 года посадили «за антисоветскую пропаганду» Николая Заболоцкого. Увольняют с работы недавно вернувшихся из ссылки обэриутов Введенского и Хармса. Шварца вызывают на допросы, он мужественно защищает друзей. Каждый вечер в Разливе, где он снимает дачу, кружат по улицам черные воронки. Днем Шварц сочиняет свои лучшие шутки, а ночью допоздна не ложится спать и боится раздеваться на ночь: «Почему-то казалось особенно позорным стоять перед посланцами судьбы в одном белье и натягивать штаны у них на глазах».
Работа над «Тенью» была закончена только в 1940 году. Этот спектакль стал лучшей постановкой Акимова и до сих пор является визитной карточкой Театра Комедии.
Сразу после премьеры Акимов стал торопить Шварца с «Драконом». Первый акт драматург написал еще задолго до Второй мировой войны. Всю жизнь изображавший из себя простодушного детского сказочника, Шварц предсказал фашистский режим, его смерть и возрождение с ледяной, почти циничной проницательностью. Это единственная из его пьес, где счастливый финал выглядит не совсем натуральным. Безнадежную мизантропичность «Дракона» не удалось замаскировать даже умному и ловкому Акимову. Спектакль был запрещен сразу после прогона, и больше никогда Шварц не видел на сцене свою лучшую пьесу.
Тем временем началась война, и первое, что сделал Шварц – записался в ополчение. А пока он каждый день поднимался на крышу писательского дома тушить бомбы-зажигалки. С ним всегда была жена Екатерина Ивановна – они непременно хотели умереть вместе. Будни своего домового хозяйства во время блокады Шварц опоэтизировал в чудесной драме «Одна ночь». Эта пьеса ненароком открыла еще один его секрет.
Шварц всю жизнь был глубоко верующим человеком. Это чувствуется и в «Тени», где финал варьирует мотив Воскресения, и в «Драконе», где Ланцелота дразнят Григорием-победоносцем, и даже в шутках из «Голого короля» слышатся цитаты из Ветхого Завета. Но в «Одной ночи» Шварц, не скрываясь, написал религиозную драму. История его героини, ищущей сына и дочь в блокадном Ленинграде, – это вариация на тему любимой легенды Достоевского «Хождение Богородицы по мукам».
Устав от ежедневной, выматывающей близости смерти, Шварц не захотел прятать свои убеждения и восславил подвиг блокадников со всей серьезностью. Нечего и говорить, что «Одну ночь» не только запретили к постановке, но даже не разрешили напечатать.
Почти против его воли Шварца эвакуировали из блокадного Ленинграда в Киров. Там его преследовал все тот же адский голодный военный быт. В первый же день он на радостях накупил на местном рынке мяса, масла, меда, и в первую же ночь все это у него украли. Легкомысленный Шварц пожал плечами и сел переделывать «Дракона».
После войны люди ждали какого-то смягчения нравов. Но в конце 1940-х режим вновь ужесточился. Лучший постановщик Шварца Николай Акимов попал под раздачу на волне борьбы с «космополитизмом». Его выгнали из созданного им Театра Комедии, а «Тень» сняли с репертуара. К этому прибавился полный запрет «Дракона» и «Голого короля». У Шварца диагностировали болезнь сердца. Именно в эти годы он, не оставляя драматургии, начинает писать прозу.
Пишет он ее сугубо для себя, пользуется для записей гигантскими «амбарными» книгами. Его цель – оглянуться на невероятное время, прожитое им и его друзьями, и описать его с предельно возможной точностью. Потом из этих записей возникла замечательная «Телефонная книжка» с портретами современников и «Позвонки минувших дней» – мемуарная проза, хотя Шварц терпеть не мог слова «мемуары».
Свой конец Шварц предчувствовал задолго. Друзья смеялись над его мнительностью, а он просто видел будущее – так же, как видел его в своих пьесах. Он все-таки дожил до оттепели, до возвращения Акимова в Театр Комедии, до возобновления «Тени». Успел увидеть, как возвращаются из забвения имена его погибших друзей, как ставит его пьесы в Театре киноактера Эраст Гарин.
Уже после ухода Евгения Шварца свет его острого ума озарил всю эпоху 1960–70-х. «Голый король», поставленный Олегом Ефремовым, стал легендарным хитом театральной Москвы. Экранизации его пьес шли одна за другой. Очень много ставили Шварца за рубежом, особенно в соцстранах. Классикой жанра стали фильмы по его сценариям: «Первоклассница», «Золушка» и «Дон Кихот». На всем позднесоветском искусстве лежит отсвет страшных, смешных и печальных сказок Евгения Шварца.
