Зинаида Серебрякова — одна из самых ярких звезд отечественной живописи первой половины ХХ века. Многие помнят ее просветленные, сияющие чистотой полотна — портреты детей, автопортрет. Но мало кто знает трагическую судьбу этой светлой художницы…
Пожалуй, самая известная картина Зинаиды Серебряковой — «За туалетом. Автопортрет». Из зеркала на зрителей смотрит привлекательная, яркая молодая женщина. Большеротая, черноглазая, невероятно обаятельная. Красота ее неправильная, но такая живая! Ощущение свежести утра, радости жизни передано так убедительно! Она любуется собою, а зрители — ею. Какая жизнь впереди! Ей всего двадцать пять, а уже успех и счастливое замужество. И ничто не предвещает того, что ей придется пережить, что уготовано ей Богом.
Безоблачное детство
Зинаида Серебрякова родилась 28 ноября 1884 года в замечательной семье, соединившей две знаменитые фамилии — Бенуа и Лансере, которые уже сто пятьдесят лет дают России художников и архитекторов.
Один прадед художницы — Бенуа — приехал в Россию, сбежав от Французской революции, а другой — Лансере — «застрял в русском плену во время похода 1812 года». Ее отец, Евгений Александрович Лансере, был, пожалуй, лучшим русским скульптором-анималистом. Его мелкая пластика — фигурки лошадей, охотничьих собак, сцены охоты — до сих пор тиражируется на Каслинском заводе художественного литья. Мама, Екатерина Николаевна, в девичестве Бенуа, тоже в юности была талантливой художницей.
В родовом имении Лансере «Нескучное» между Харьковом и Белгородом родилась девочка Зиночка. Она была шестым ребенком. К несчастью, отца она не помнила, он умер от чахотки без малого в сорок лет, когда Зине было около двух. Семья переехала в Петербург к деду, Леонтию Николаевичу Бенуа. Его имя навеки осталось в названии выставочного корпуса Русского музея в Петербурге, Корпуса Бенуа. Но он не только проектировал, он был профессором Императорской академии художеств, преподавал в Рисовальной школе.
Детство Зины — с семейными ужинами, домашними спектаклями, чтением вслух и игрой «на фортепианах» в кругу братьев-сестер и бабушек-дедушек — было беззаботным. Она училась и в гимназии, в том самом районе Петербурга, где случилась история пушкинского «Домика в Коломне», и в училище княгини М. К. Тенишевой, знаменитой меценатки, художницы и коллекционера.
Рисовала Зина всегда. «У нас все рождаются с карандашом в руке», — говорили в семье. И техникой акварели тоже владели все. Она занималась в классах художника-портретиста О. Э. Браза, который, в свою очередь, был выучеником не только Мюнхенской школы, но и И. Е. Репина.
Зимой жили в большой петербургской квартире неподалеку от Мариинки, лето семья проводила в «Нескучном». А рядом село Веселое. А. Н. Бенуа описывает те места так: «Ряды невысоких холмов тянулись один за другим, все более растворяясь и голубея, а по круглым их склонам желтели и зеленели луга и поля; местами же выделялись небольшие, сочные купы деревьев, среди которых ярко белели хаты с их приветливыми квадратными оконцами. Своеобразную живописность придавали всюду торчавшие по холмам ветряные мельницы. Все это дышало благодатью…»
Счастливая юность
Неподалеку, на другом берегу реки, на хуторе жили родственники, сестра отца с мужем, Анатолием Серебряковым. Их сына, двоюродного брата Бориса, Зина знала с детства. В 1905 году они поженились — в те времена женитьба на кузинах была обычным делом. Зинаида стала Серебряковой.
Учиться и совершенствовать мастерство она продолжила и после замужества. Они с Борисом отправились в Париж, где Зинаида ходила в классы академии Гранд Шомьер, самой известной и популярной из всех парижских художественных школ, существующей по сей день. В то время она только открылась и была удобна тем, что каждый мог сам выбирать, сколько ему заниматься. Известно, что среди лучших студентов академии были такие выдающиеся мастера, как Вера Мухина, Альберто Джакометти и «амазонка русского авангарда» Александра Экстер.
Впоследствии, когда Серебрякову спрашивали о годах учения, она отвечала: «У меня не было ни одного "учителя" рисования, но были занятия… в мастерской». Борис тоже учился, он записался в Высшую школу мостов и дорог вольнослушателем. Профессия инженера-путейца в те годы была очень уважаемой и перспективной. Зинаида ждала первенца. Они вернулись в «Нескучное», и там спустя год после свадьбы родился сын Женя, а еще через год — сын Шура. Дочка Таня родилась в Санкт-Петербурге в 1912‑м, и в 1913‑м Зинаида Серебрякова родила четвертого ребенка, Катю.
Там же, в «Нескучном», в 1909 году Серебрякова написала свой знаменитый блистательный автопортрет «За туалетом», купленный Третьяковской галереей. Сама она вспоминала потом: «Зима наступила ранняя и снежная. Весь наш сад, и поля, и дороги занесло снегом, модели из крестьянок нельзя уже было получить… всюду сугробы, выйти нельзя — но в доме на хуторе тепло и уютно, и я начала рисовать себя в зеркале и забавлялась, стараясь изобразить всякую мелочь на туалете». Вот так просто родился шедевр.
Бенуа был в восторге: «Ныне она поразила русскую публику таким прекрасным даром, такой "улыбкой во весь рот", что нельзя не благодарить ее…» В этом зеркале отразилась не только она сама, но и вся их радостная, гармоничная, естественная жизнь.
В 1914‑м Серебрякова пишет другую, не менее знаменитую картину «За обедом» — портрет своих детей. Почти у каждого зрителя эта картина вызывает улыбку нежности. В картине «На террасе в Харькове» детей уже четверо. Она много их писала: чудные портреты младшей дочки «Катя с куклой» и «Тата и Катя», замечательные портреты Жени, еще совсем малыша, «Мальчики в тельняшках». Все в семье имели ласковые имена и прозвища; свою маму с появлением детей Зинаида стала называть Бабуля, Бабулик.
Ее моделями были женщины из деревень вокруг имения, но их изображения достигают высокой степени обобщения. Живопись Серебряковой этого периода мощная, сочная, свободная. Она пишет свои лучшие работы: «Жатва», «Крестьяне», «Спящая крестьянка», «Беление холста». В крестьянской серии работ раскрылся яркий талант Серебряковой как художника-монументалиста; в них чувствуется ее глубокое знание классического наследия. Оно было знакомо ей не только по Эрмитажу: до замужества Зинаида бывала в Италии с дядей, а лучшего экскурсовода трудно себе представить.
Жизнь текла мирно и уютно, она работала, растила детей и сад, готовилась принять участие в оформлении одного из залов Казанского вокзала в Москве. Были созданы эскизы панно «Турция», «Индия», «Сиам» и «Япония». Но все планы разрушил наступивший 1917 год.
Потери
В революцию сожгли «Нескучное», с библиотекой, холстами и рисунками, со всем, что там было. Зинаида с детьми и мамой успела уехать до пожара в Харьков. Бориса же революция застала в Сибири на изыскательских работах по строительству железной дороги. Отсутствие вестей, тревожное ожидание — наконец он приезжает к ним и внезапно умирает. Смерть его была для Серебряковой страшным ударом.
В одном из писем мать Зинаиды, Е. Н. Лансере, пишет сыну, что «бедный наш Боречка» скончался 22 марта 1919 года от сыпного тифа, которым заразился в поезде: «Это было ужасно, агония продолжалась пять минут: до того он говорил и не думал никто, что его через пять минут не будет. Ты можешь себе представить, мой дорогой, что это было за горе — плач, рыдание детей, мальчики были неутешны (Катюша не понимала). Зинок мало плакала, но не отходила от Боречки…»
В том же году Серебрякова пишет свою самую печальную, пронзительную работу — «Карточный домик». Это снова портрет детей, осиротевших, потерявших дом. Как шаток и ненадежен карточный домик, который они строят! На переднем плане рассыпанные карты — роковая пиковая дама и пятерка пик поверх красной бубновой пятерки. Не стало ни салфеток в кольцах, ни супницы, ни безмятежности чудных детей в гольфах и тельняшках — все это рухнуло. Четверо детей и мама остались на попечении Зинаиды Евгеньевны. Тридцать пять лет, вдова. Но они вместе, они семья. Спасались пшеном и чаем из моркови, которую успели прихватить из «Нескучного». Она работала в археологическом музее, рисовала «допотопные черепа» и таблицы находок. На это можно было покупать детям хлеб.
Осенью 1920‑го родные организовали перевод в Петроградский отдел музеев. Был получен вызов, дающий право на возвращение в Петроград, и литеры на всю семью для бесплатного проезда. Но жить легче не стало. В разговоре с подругой тридцатипятилетняя художница признавалась: «Ах, так горько, так грустно сознавать, что жизнь уже позади…» Позади была жизнь с «Боречкой»… Больше Зинаида Евгеньевна замуж не вышла.
В Петрограде дочь Таня увлеклась балетом, стала заниматься. Серебрякова часто бывала в Мариинке за кулисами и делала наброски. Она создала несколько изумительных композиций и портретов балерин. В ее работах нет войны, тягот быта, разрухи и голода — только волшебный мир закулисья и красавицы в театральных костюмах и пачках.
Как ни странно, в послереволюционное десятилетие в обеих столицах кипела выставочная деятельность. Серебрякова участвовала в нескольких, а в 1924 году дала свои работы на большую выставку русского искусства в Америке, которая была устроена с целью материальной помощи художникам. Из четырнадцати ее произведений два были проданы сразу же. И это вселило надежду на то, что за границей ей удастся найти признание и просто заработать. Ведь по‑прежнему «котлеты из картофельной шелухи были деликатесом на обед», как пишет ее подруга.
Она жаловалась дяде на копеечные заработки, которых не хватало на необходимое, ее угнетала ежедневная забота о еде. Как она говорила, деньги за портреты проедались раньше, чем портрет был готов. «Если бы вы знали, дорогой дядя Шура, как я мечтаю уехать, чтобы как‑нибудь изменить эту жизнь!» На автопортрете в серой блузе с кистью она уже не такая, как на том, знаменитом. Это ее последняя работа, написанная в России. Дядя помог выехать в Париж для организации выставки-продажи.
Дочь Татьяна запомнила этот отъезд навсегда, ей было 12 лет: «Я сорвалась, помчалась бегом на трамвай и добежала до пристани, когда пароход уже начал отчаливать и мама была недосягаема. Я чуть не упала в воду, меня подхватили знакомые. Мама считала, что уезжает на время, но отчаяние мое было безгранично, я будто чувствовала, что надолго, на десятилетия расстаюсь с матерью».
Без России, без семьи
В Париже Серебрякову не ждали. Надежды на хорошие заработки не оправдались. «Здесь я одна — никто не принимает к сердцу, что начать без копейки и с такими обязанностями, как у меня (посылать все, что я зарабатываю, детям), безумно трудно».
Она сильно тосковала по семье. Через год ей удалось вызвать в Париж Шуру, а еще через три года одна из влиятельных заказчиц предложила через Красный Крест вывезти кого‑то еще из детей. Как мучительно обсуждали они с Бабулей в переписке, кого отправлять в Париж! Приехала младшая, Катя. Двое старших остались с бабушкой в России.
Она общалась поначалу только с русскими, портретировала знаменитых эмигрантов: князя и княгиню Феликса и Ирину Юсуповых, Сергея Прокофьева, музу Серебряного века Саломею Андроникову, ту самую Соломинку О. Мандельштама и «Тень» А. Ахматовой.
Серебрякова блестяще владела техникой пастели, много работала в ней. Но вот как пишет о ней художник Сомов: «Непрактична, делает много портретов даром за обещание рекламировать, но все, получая чудные вещи, ее забывают и палец о палец не ударят».
Были и удачи. Бельгийский барон Броуэр сделал ей выгодный заказ на панно для виллы «Мануар дю Реле» и портреты жены и дочерей. Это дало Зинаиде Евгеньевне возможность поехать в Марокко, где у заказчика были плантации. Поездка была плодотворной, она сделала серию замечательных эскизов и набросков.
Были выставки во Франции, Англии, Бельгии. Хотя пресса после выставок была неплохая, ее отмечали, но подлинного признания не было. Ее искусство казалось устаревшим.
В 1933 году не стало Бабули. Мучительно переживала Серебрякова эту утрату, порывалась вернуться. Известно, что ее уговаривали советские дипломаты. Но она сомневалась не только в том, будет ли у нее работа и жилье. В письмах к дочери после перечисления бытовых проблем есть выразительное «и т. д.», подразумевавшее то, о чем не писали. Она знала о судьбах многих вернувшихся и боялась за детей и себя. И все же, надеясь на воссоединение семьи, она оставалась советской гражданкой вплоть до войны.
С оккупацией Парижа немцами связь с родными прервалась. Зинаида Евгеньевна временами винила себя в эгоистичности, в том, что слишком предана своему творчеству. В письмах у нее вырываются горькие слова: «Кляну свои папки, свое несчастное художество, так мало мне пригодное, чтобы сделать вас счастливыми, а, напротив, только усложняю Вашу жизнь!» Она очень критично относилась к искусству двадцатого века, и во многом ее высказывания актуальны и сейчас: «Если сравнить настоящее время, беспомощное (во всем) в искусстве, с прежними веками, то ведь все никуда не годится, а все‑таки мы продолжаем рисовать…»
В 1940 году, уже при немцах, Серебряковы вселяются в дом на углу Кампань-Премьер и бульвара Распай. На этой улице в разное время жили Поль Верлен, Райнер Мария Рильке, Амедео Модильяни. Там до сих пор живет ее 100‑летняя дочь Екатерина Борисовна. И она, и ее брат Шура всю жизнь жили с матерью, своих семей так и не создали. Они стали художниками, но жили в тени таланта матери, помогая ей во всем. Ее советские дети тоже избрали творческие профессии: сын Женя был архитектором, а Тата так и не стала балериной, но жизнь ее была связана с театром — она работала театральным художником во МХАТе. Только через 36 лет разлуки она смогла увидеться с матерью.
В 1960 году ее выпустили в Париж. Хрущевская оттепель позволила в 1966 году устроить большие выставки Зинаиды Серебряковой в Москве, Ленинграде и Киеве. Был напечатан каталог, издан альбом ее произведений. Ее сравнивали с Ренуаром и Дега, репродукции ее картин были даже в школьном учебнике. Зинаида Серебрякова наконец стала известной и популярной. Но возраст и здоровье не позволили ей приехать на родину, она не хотела быть обузой детям. Да и популярности своей она скорее удивлялась, чем радовалась.
19 сентября 1967 года Зинаида Серебрякова скончалась в Париже в возрасте 82 лет и похоронена на русском кладбище. Ее дочерью Екатериной Борисовной и потомками семьи Бенуа-Лансере-Серебряковых в России создан «Фонд Зинаиды Серебряковой», чтобы сохранить и защитить ее наследие. О музее-квартире не приходится пока даже мечтать: парижская мастерская дочери Серебряковой не принадлежит.
