Бартошевич Алексей Вадимович — русский театровед, шекспировед. Заведующий кафедрой истории зарубежного театра Российской академии театрального искусства (бывший ГИТИС), заведующий отделом современного западного искусства Государственного института искусствознания. Доктор искусствоведения (1985), профессор (1986), заслуженный деятель науки (1996). Лауреат премии К.С. Станиславского. Лауреат театральной премии «Чайка» (2004) в номинации «Патриарх». А.В. Бартошевич является председателем Шекспировской комиссии Научного совета по истории мировой культуры РАН.
— Почему человек плачет, понять можно почти всегда. А вот почему человек смеется? Можно ли проанализировать, какова природа смеха?
— Существует теория, рассматривающая два типа смеха — относительный и абсолютный. Относительный смех проявляется в сатирической комедии — это смех над чем-то, это смех скептически отрицающий, возмущенный, гневный. Это смех, который исходит из чувства разрыва между должным и сущим. С точки зрения должного мы смехом пытаемся вмешаться в жизнь, как-то попытаться исправить искривления и отступления от идеала. Стало быть, это смех относительный, исходящий из чувства относительности между идеалом и реальностью.
А есть смех абсолютный. Это смех, который доносится из колыбели ребенка. Этот смех выражает радость существования. С одной стороны, смех ребенка, лишенный всякой скептической рефлексии. А с другой стороны, это смех истинной мудрости — смех Рабле и Шекспира. Это смех радости, смех восторга перед миром.
В этой связи мы можем выявить два преобладающих в истории типа комического искусства. У Гегеля есть замечательная формулировка. Гегель делит всю мировую комедию на два рода, в зависимости от того «кажутся ли глупости и односторонности действующих лиц смешными только другим или также им самим». То есть в классической комедии персонаж патетичен, чрезвычайно серьезен к себе. Над ним смеемся мы или другие персонажи. Это Мольер или Гоголь.
Но есть тип комедии, который призывает смеяться над собой, в которой смех включен в систему осознанного поведения героя. И Гегель называет только два примера такой комедии. С одной стороны — это комедия Аристофана, с другой стороны — это комедия Шекспира, которая стоит в стороне от традиционного пути развития мировой комедии.
В чем общность между аристофановской и шекспировской комедией? И та и другая возникли из праздника. Возникли из древней карнавальной традиции. На празднике человек является не объектом, а субъектом смеха. Он сам веселится и веселит других.
— Можно ли определить уровень образованности и интеллигентности общества по тому критерию, как и над чем оно смеется? Как изменилась природа смеха за последние сто лет?
— В сущности, в мировой комедии абсолютное преобладание комедии сатирической. Особенно в русской, потому что в России любят смеяться «сквозь слезы». Смех смехом, а мир кошмаром. Это гоголевский смех. И вообще, к веселости русские не склонны, и абсолютным смехом мы засмеемся очень не скоро, если вообще когда-нибудь засмеемся.
Но что происходит? Вырождается праздник, вырождается карнавал. Карнавальная культура — великая культура древности, основанная на народном обряде, ритуале — в условиях масскульта и средств массовой коммуникации превращается в дурацкий хохот, плохой балаган. Проще всего бранить Петросяна: конечно, его шутки — это чистая глупость, но ведь его смотрят. Телевизионному зрителю этот тип смеха необходим, потому что он адекватен его собственному восприятию, он за это платит, он смотрит рекламу, и отсюда миллион за миллионом капают телевизионным каналам прибыли. И поэтому на экране телевизора мы не увидим тонкого юмора, я уже не говорю об абсолютном юморе того высокого рода, о котором я упомянул.
Уровень комедии прямо отражает уровень общественного сознания. И это происходит не только в России, это явление общемировое. Я часто бываю в Англии и прислушиваюсь к тому, как публика реагирует в театре. И я заметил, что с каким бы почтением она ни относилась к драматическим постановкам, она все равно ждет, когда, наконец, будет смешно. И уж когда это смешно наступает, англичане смеются во все горло, отдаваясь смеху всем своим организмом, содрогаясь от него. Зал грохочет по любому, и чаще всего дурацкому, поводу.
Господствующий тип комического театра несет именно такого рода прямолинейный, американизированный, дурацкий, сознающий, что он дурацкий, смех. Уайльдов сейчас не видать. Хотя есть Том Стоппард, который чрезвычайно тонко умеет соединить массовость и искусство, приспособиться к вкусам большинства с британской элегантностью и изысканностью. Но он большая редкость для зрителя, а на Вест-Энде идет куча балаганных фарсов, которые публике доставляют огромное удовольствие. Единственное, чем сегодняшний российский театр дорос до уровня мирового театра, — это цены на билеты. И если уж британец заплатил 50 фунтов за билет, то он не позволит себе кривить физиономию, как позволяем себе это мы. Он получит от этой постановки удовольствие, он не признается, если ему не нравится, а будет хохотать этим самым оглушительным смехом.
Уровень смеха совершенно отвечает уровню преобладающего общественного сознания. Что касается утонченной интеллигенции, элиты общества, то она вообще смеяться не любит, а проклинает мир, проливает слезы и пожимает плечами от безнадежности вселенной. Поэтому, в сущности, комедия отдана на откуп массовой культуре почти без исключения.
— Раньше, чтобы стать комедийным актером, нужно было быть профессионалом очень высокого уровня, а сейчас практически любой человек с улицы может попробовать себя в этом жанре. Каковы причины этого явления?
— Массовой публике нужен не профессионализм, ей нужен откровенный балаган, который не требует от зрителей умственных затрат. Чтобы реагировать на тонкий юмор и уметь воспринимать элегантно-утонченную комедию, надо самому быть на каком-то приличном уровне образованности, и главное, делать над собой усилие. А та публика, которая стремится к расслабухе — а именно такова сейчас эстрадная и телевизионная публика, — она не хочет, да и не может делать над собой усилия.
Поэтому на сегодняшний день профессионализм актера заключается прежде всего в том, чтобы притворяться, что ты никакой не профессионал. Тот же самый Петросян. Он вполне интеллигентный господин. Я убежден в том, что у себя за столом, в своем доме, в кругу друзей он наверняка острит тоньше и умнее, чем на сцене и экране, но публике нужен другой тип острот — тип идиотического смеха.
Так что это не вопрос падения профессионализма, это вопрос уровня падения общества. Распространение массовой культуры происходит во всем мире. Такова судьба европейской цивилизации.
— Тонкий английский юмор в наше время — это воспоминания о прошлом, или он до сих пор существует?
— Тонкий английский юмор существует, но, как мне кажется, он нужен совершеннейшему меньшинству. Тонкий английский юмор — это следствие утонченности английской натуры, а где ее сейчас найти? Я видел во МХАТе спектакль «Пиквикский клуб», постановка 1934 года. Это был один из самых прелестных, грациозных, самых английских, самых тонких и добрых спектаклей старого МХАТа, и он очень долго шел — где-то до середины 50-х годов. Это была чистая радость. В классике английский юмор был раскрыт у Уильяма Шекспира, Сэмюэла Джонсона, Ричарда Бринсли Шеридана, Чарлза Диккенса, Оскара Уайльда, Бернарда Шоу, Тома Стоппарда. Но все это было либо с самого начала элитарной литературой, либо стало ею постепенно.
Несколько лет назад я наблюдал, как в Лондоне ставили Оскара Уайльда и Бернарда Шоу. Постановки не отличались ровно ничем от сознательно простодушных вест-эндских комедий. Так что утонченный английский юмор становится областью интеллигентской резервации, на мой взгляд.
— Можете ли вы привести примеры режиссеров, которые мастерски проявили себя в комедийном жанре?
— Марк Захаров — блестящий мастер комедии. Фильм «Обыкновенное чудо» — это настоящий шедевр телевизионной комедии, это невероятно талантливая команда актеров — Леонид Броневой, Евгений Леонов. Первый спектакль, после которого Марк Захаров прославился, была комедия А.Н. Островского «Доходное место» с Андреем Мироновым. Марк Захаров — настоящий мастер блестящего комедийного зрелища с некоторым оттенком мюзик-холльного головокружительного блеска. Николай Павлович Акимов — величайший мастер комедии. Я помню, когда Акимов приезжал со своим театром в Москву, вся Москва ломилась на его спектакли. И у него были чудесные комедийные спектакли, например «Двенадцатая ночь». Он первый, кто создал спектакли по произведениям Е. Шварца, он первый поставил «Тень», «Дракона», но его тут же сняли. Вообще удивительно, как Акимов смог поставить «Дракона» в 1944 году. И странно, что его довели до премьеры — когда начальники увидели, они схватились за головы. И следа не осталось ни от спектакля, ни от пьесы.
Книги Евгения Шварца было запрещено читать в библиотеках. Я помню, как мы в Театральной библиотеке полулегально читали «Дракона», это был полустертый машинописный текст, и на нем было написано — «не для выдачи». Но поскольку там все были свои, они нам выдавали литературу.
Если говорить о тонком юморе, Акимов был блестящим мастером острот, фантастически остроумным человеком, его остроты очень быстро распространялись по всему российскому театральному миру. Я помню, как мы, будучи студентами, бегали на встречи с ним, потому что знали, что непременно услышим очередную серию ослепительных реприз. У него была встреча со студентами ГИТИСа — это был короткий момент, когда в продовольственных магазинах были товары, по крайней мере в Москве. И на одной из встреч его суждение было таким: «Вот вам еще один аргумент, подтверждающий необходимость многообразия в искусстве. Вы приходите в колбасный магазин, и на прилавках разные сорта колбасы, и каждый покупает тот сорт, который любит. А у нас в искусстве производят один сорт Колбасы с большой буквы».
— Что нужно сделать человеку, чтобы научиться ценить тонкий юмор?
— Нужно сломать телевизор, не ходить на эстрадные концерты, нужно читать хорошую литературу, не обязательно комическую, потому что способность к смеху — это свойство умных людей. Но здесь дело не только в индивиде. Дело в уровне культуры, на котором общество сейчас находится. Что-то я очень уж мрачно все излагаю. На самом деле — это у меня такой юмор.
