Кшиштоф Занусси – польский режиссер кино, театра, телевидения. Преподаватель.
Родился 17 июня 1939 года в Варшаве. Был студентом факультета физики Варшавского университета, факультета философии Ягеллонского университета. В 1966 году закончил режиссерский факультет Лодзинской киношколы.
Дипломная работа «Смерть провинциала» (1966 г.) завоевала приз – «Серебряные львы» в Мангейме, а также призы на фестивалях в Венеции, Вальядолиде, Москве.
Первый полнометражный фильм «Структура кристалла» (1969 г.) сразу же определил место режиссера в польском кино, закрепив за ним амплуа холодного рационалиста, бесстрашного исследователя нравов современной польской интеллигенции, склонного к постановке самых сложных экзистенциальных проблем. Кроме того, с 1994 года Занусси входит в состав Комиссии по культуре при понтификате Папы Римского. Лауреат многих международных кинофестивалей.
Вот уже на протяжении двадцати лет каждой осенью известный польский режиссер Кшиштоф Занусси приезжает в Москву, где на Высших курсах сценаристов и режиссеров проводит десятидневный мастер-класс. На нашу просьбу дать интервью мастер охотно согласился. И тогда, усевшись в кинозале мастерской ВКСР, мы начали беседу.
– Пан Занусси, что такое искусство вообще и кинематограф в частности? Какую роль они призваны играть в жизни человека?
– Для меня кино – это способ выражения в словах. И это не выражение веры, это выражение привычки. Всем художникам и всем артистам кажется чем-то подозрительным или даже отвратительным все, что имеет дидактический или педагогический характер.
Нельзя искусство унизить больше, чем пользоваться им для определенной цели, потому что цель искусства – это святое: красота, добро, правда. Это не может быть средством ни к чему. Оно не для образования, не для формирования. Для этого есть школа. А искусство идет выше.
Искусство встречает и готовит человека в момент его отчаяния, в трагический момент. Школа в этом случае не поможет. А искусство может. Оно может предупредить, помочь и вывести из той черной ямы, в которую вы попали. Школа не научит, как обойти искушение или самоубийство. А искусство может помочь.
Красота искусства не может быть на службе рекламы, пропаганды, власти. Это искаженная красота.
Искусством для низшей цели пользоваться нельзя. Красота служит для возрождения человека, для чего-то святого. Поэтому педагогика – не святое.
Она служит для воспитания человека, она нужна и обязательна для воспитания людей, но потом надо лишь помогать воспитанию, и к этому стремится искусство.
– А что вы думаете об ответственности человека – художника – за свои творения?
– Конечно, я считаю, что он отвечает перед Богом, перед людьми и перед самим собой, но есть границы. Потому что иногда можно попасть в такие ловушки, за которые мы не можем отвечать.
Например, во время показа моих картин случались невероятные вещи. Случались истерики, вызывали «скорую помощь». Знаю, были случаи, когда люди сходили с ума. Но считаю и думаю, что я за это не отвечаю. Потому что я делаю свои картины в определенной средней норме, и если это на кого-то повлияло исключительно, в высшей мере, я не мог ожидать этого и не могу отвечать за это.
Ответственность высока сама по себе, и надо знать, как преподать то, о чем хочешь сказать. Чтобы сохранить равновесие, с этим надо быть осторожным. Хотя, знаете, равновесие может быть фальшивым, и его надо нарушать, так как люди довольны собой и живут в таком благополучно-бессмысленном состоянии. И встреча с чем-то новым может очень серьезно повлиять на них.
Я бываю очень осторожен, чтобы близко не подпускать цензуру к своим картинам. Потому что она часто вмешивается туда, куда не нужно. А человек должен самоограничиваться, чтобы не навредить другому человеку. Знаете, в искусстве, как в медицине: рrimum non noсеre (Прежде всего не навреди – лат. – Прим. ред.).
– Тогда такой вопрос: может ли кино помочь человеку обрести дорогу к Богу?
– Конечно.
– А знаете ли вы такие картины?
– Знаю. Но я также знаю, что картины сами по себе – ничто, если бы не случались встречи с ними. Чтобы это произошло, нужно не только произведение искусства, но должен быть и зритель. Если картина лежит в холодильнике, она никому не будет нужна. И она не сможет никому помочь. А если картина возрождает человека, если зрители видели человека, который стремится к чему-то, и это возрождает зрителя, того, кто стремится к доброте, тех, которые находятся в тупике, во тьме, значит, это то самое кино. Если они заряжаются и хотят сделать что-то доброе, то это и значит при помощи искусства найти дорогу к Богу.
Надо отметить, что есть и другие произведения искусства. Я недавно был в Омске и видел пьесу польского писателя, хорошего писателя, уже покойного. В той интерпретации, которую я видел, там люди радуются злу, наслаждаются злом, издеваются над теми, кто хочет делать добро. Это очень опасно. Это один из самых страшных грехов. Грех против Святого Духа. Грех, который по Библии отпущен не будет. А что касается кино, то, наверное, фильмы Феллини и Тарковского в высшей степени служат этому благому делу. Их фильмы очень сильно повлияли на людей. Для многих это был момент, который позволил им чувствовать себя уверенно.
– Можете ли вы назвать имя режиссера или режиссеров, картины которых можно назвать христианскими?
– Феллини, Тарковский, Пазолини, Кислевский…
– А из нового поколения есть режиссеры, которые могли бы войти в этот список? И как вы оцениваете состояние современного кино с точки зрения традиционных христианских ценностей?
– Я не очень хороший судья, чтобы судить о положении религиозности современного кино. Могу сказать точно только то, что сейчас фильмов, в которых затрагиваются духовные темы, стало больше, чем, скажем, в семидесятых. Даже стало как-то модно затрагивать религиозные темы. В хорошем смысле играет огромную роль в этом плане Мел Гибсон. Неважно, насколько мне это нравится. Важно, что люди стали не так глухи, как прежде, и не так уж уверены в себе. А знаете болезнь
XX века, зародившуюся в XIX веке? Гордыня. С появлением поезда, электричества, газа человек подумал, что он хозяин всего космоса. Сейчас человек ведет себя скромнее. И это радует.
– Есть ли в кино XXI века картины, которые вы могли бы оценить как выдающиеся?
– Несколько дней назад меня пригласили поучаствовать в программе Первого канала «Закрытый просмотр». Мне эта передача напоминала худсовет. Ничего хуже придумать нельзя. Худсовет – это, по-моему, как ругательное слово. Это как сказать: «Девушка, вы выглядите как принципиальная комсомолка!» Хуже обидеть девушку, по-моему, нельзя.
В этой передаче творческие люди обсуждают чужие работы, а этого делать художник не должен. Я не хочу никого судить. Мне это не нужно. Обсуждение надо оставлять публике. Мы не для этого.
В последнее время я видел много интересных картин, хороших, но выдающихся, как мне кажется, нет. Так что оставим это киноведам. Пусть они оценят, есть ли в сегодняшнем кино выдающиеся картины или нет.
– Вы много ездите по миру, общаетесь с молодыми режиссерами. Каковы, на ваш взгляд, основные тенденции современного авторского кинематографа?
– Очень сложно сейчас об этом говорить. Еще начало века. Надо чуть-чуть подождать.
– По-вашему, ожидается ли взрыв талантов, как в XX веке, но чуть позже?
– Думаю, да. Просто сейчас я не в том положении, чтобы давать оценку. Есть интересные проявления, но мне неудобно делать это сейчас.
– Последний вопрос: я знаю, вы недавно закончили работу над картиной. О чем ваш последний фильм?
– В этой картине меня привлекла тема справедливости и милосердия. Здесь они такие противоречивые. Меня привлек анахронизм самой истории. Никто сегодня не принимает любовь в размере абсолют, и в том есть анахронизм. Сейчас любовь стала банальной, а в этой пьесе, которая сразу же меня привлекла, любовь представляется в таких категориях, как в греческих трагедиях. И мне захотелось это снять. Я сам переработал пьесу под сценарий и, слава Богу, поставил ее. Думаю, вы скоро сможете ее видеть.
– Пан Занусси, позвольте поблагодарить вас за столь содержательную беседу.
– И вам спасибо за то же.
