Видение принца Богарне

В 1812 году Саввин Сторожевский монастырь разделил судьбу многих русских обителей, разоренных солдатами Наполеона. Еще до Бородинского сражения наиболее ценные вещи и документы были отправлены в обозе в Москву, затем – в Вологду, основная часть монахов покинула обитель. Настоятель монастыря епископ Дмитровский вместе с наместником Досифеем отправились во Владимир.

После Бородина обе армии стремительно продвигались к Москве по старой Смоленской дороге. 28 августа итальянский вице-король принц Евгений Богарне, командующий 4-м корпусом французской армии, получил приказ Наполеона выйти из Можайска через Рузу на Звенигород, далее двинуться по Звенигородской дороге на Москву и отрезать арьергард русской армии. Кутузов, узнав об обходном движении французских войск, направляет к Звенигороду отряд генерал­-майора Винценгероде. «Теперь узнал я, – пишет главнокомандующий, – что корпус вице-короля италийского находится около Рузы, и для того отряд генерала Винценгероде пошел к Звенигороду, дабы закрыть по той дороге Москву». В результате, когда корпус вице-короля вышел из Рузы, отряд барона Винценгероде успел занять позиции у Звенигорода. «Неприятельский корпус находится ныне на Звенигородской дороге, – обращается Кутузов к Растопчину, – неужели не найдет гроб свой от дружины московской, когда бы осмелился он посягнуть на московскую столицу». Эти слова свидетельствуют, какую важную роль придавал главнокомандующий событиям, происходившим на звенигородском направлении.

Двухтысячный русский отряд всячески затруднял движение двадцатитысячного французского корпуса, но силы были слишком неравны. Поэтому на решающий бой Винценгероде не отважился, ограничиваясь незначительными столкновениями. Из донесения Винценгероде императору Александру: «Малый отряд мой... делал все, что можно было, для сопротивления многочисленному корпусу, но естественно принужден был уступить превосходству».

В ночь с 30 на 31 августа авангард французского корпуса расположился в селе Каринское (примерно в 10 км от монастыря). Рождественская церковь села была разграблена, похищены антиминсы, одежды с престола, церковная утварь. Ранним утром французы покинули Каринское и, двигаясь вдоль Москвы­реки, дошли до монастыря.

Многочисленные стычки предшествующего дня 31 августа переросли в небольшое сражение, которое продолжалось несколько часов у самых стен монастыря. У южного склона Сторожевского холма французы остановились на привал. На литографии 1812 года, выполненной художником Адамом, сопровождавшим французский корпус, запечатлен момент незадолго до начала сражения. Генерал Винценгероде в донесении императору Александру сообщал об этом столкновении следующее: «31 августа вице-король атаковал меня в Звенигороде. Казаки мои оказали в сем случае чудеса, двое храбрейших из штаб-офицеров были тяжело ранены, мы взяли пленных, не потеряв ни одного человека, а к ночи я велел продолжать отступление». Корпус вице-короля на 6 часов был задержан у Саввина монастыря усилиями небольшого отряда генерала Винценгероде. Это дало возможность идущим по Звенигородской дороге русским обозам благополучно отойти к Москве.

Захватив Звенигород, в ночь с 31 августа на 1 сентября французский корпус, разделившись, частично разместился в самом городе, частично остался в монастыре. Вице­король остановился в одной из келий обители. Опасаясь внезапного нападения казаков, на ночь вокруг монастыря французы расставили часовых.

Сохранилось несколько описаний обители, сделанных французскими офицерами, которые оставили о монастыре довольно противоречивые сведения. В некоторых воспоминаниях обитель названа красивым замком, настоящей крепостью, очень обширной, окруженной высокими зубчатыми стенами. В других источниках французы пишут о стенах и колокольнях старого, почти разрушенного монастыря. Таким увидел монастырь Эжен Лабом, лейтенант инженерных войск, служивший в штабе инженеров четвертого корпуса Евгения Богарне. «Сквозь частый березняк виднелись сероватые стены и колокольни древнего монастыря... При виде его высоких башен и стен мы, конечно, решили, что и внутри должны быть огромные здания, удобные для нас, и что мы найдем обычное для всякого монастыря изобилие. Огромные железные ворота, казалось, только подтверждали все наши надежды на то, что в монастыре много припасов. Мы уже собирались высаживать ворота, когда их неожиданно открыл нам старик в белой одежде с длинной седой бородой. Мы попросили, чтобы нас отвели к настоятелю монастыря. Когда мы вошли во двор, то крайне удивились, увидав, что строения далеко не соответствовали тому высокому понятию, которое мы себе составили о монастыре. Наш проводник, вместо того чтобы вести нас в апартаменты игумена, сопроводил нас в небольшую келью, где находились четыре монаха, стоящие на коленях перед алтарем, устроенным по греческому образцу. Приблизившись к нам, эти почтенные старцы бросились к нашим ногам, умоляя нас именем Бога не оскорблять их церкви и тех нескольких могил святых отцов, оберегать которые они здесь остались. Вы можете судить по нашей нищете, – передали они нам через переводчика, – что у нас нет никаких спрятанных сокровищ, а наша пища так груба, что большинство ваших солдат откажется есть ее. Кроме наших реликвий и наших алтарей, у нас ничего нет. Не оскорбляйте их из уважения к нашей религии, столь схожей с вашей. Им обещали исполнить их просьбу, что подтвердил и вице-король, который остановился в обители».

Автор этих строк, образованный и гуманный офицер, не марал себя мародерством, поэтому он предпочитал наблюдать. «В то время как это убежище, ранее такое спокойное, сделалось жертвой неизбежного беспорядка в подобных обстоятельствах, я заметил одного благочестивого отшельника, который собирался укрыться в одной почти подземной келье. Этот инок, чувствуя мое хорошее к нему отношение, признался, что говорит по-французски, и, собираясь доставить мне удовольствие, побеседовал со мной. Очарованный его чистосердечием, я воспользовался этим, чтобы узнать в ходе беседы все, что могло иметь отношение к настроению народа и характеру нации, которую мы завоевали, пройдя более 250 лье страны, не зная ее. Когда я ему говорил о Москве, он мне отвечал, что это его родина, и я заметил, что глубокие вздохи прервали его слова. Я понял, что он вздыхает над несчастиями, которым столица будет скоро подвергнута. Французы пришли с большими силами на территорию России, сказал мне этот почтенный монах, они опустошили нашу родину и приблизились даже к этому святому городу, центру империи и источнику нашего благоденствия. Но, игнорируя наши нравы и наш характер, они полагают, что мы покоримся рабству и что, вынужденные выбирать между нашей отчизной и нашей независимостью, мы скоро, подобно другим, зачахнем в кандалах и отречемся от национальной гордости, которая составляет мощь народа. Нет, Наполеон обманывается, мы слишком просвещены, чтобы терпеть его тиранию, и недостаточно испорчены, чтобы предпочитать рабство свободе». Долго продолжалась беседа о европейских событиях, на протяжении которой французский офицер восхищался мужеством русского народа в лице благочестивого монаха и величием русской нации даже в ее несчастиях.

Вполне возможно, что встреча с монахом послужила лишь предлогом, благодаря которому автор, оппозиционно настроенный к Наполеону, высказал собственные взгляды на положение в Европе и характер русского народа. Как бы то ни было, дальнейшие события той ночи навсегда вошли в летописи Саввиной обители, т. к. случилось тогда одно из самых удивительных чудес, явленных преп. Саввой Сторожевским.

Хотя обитель была разорена, частично разграблен главный храм и ризница, св. мощи преп. Саввы остались нетронутыми. Во время чудесного ночного видения принцу Евгению звенигородский чудотворец обещал сохранить ему жизнь, если солдаты оставят его мощи неприкосновенными. О событиях этой ночи с 31 августа на 1 сентября известно из рассказа сына принца Евгения, герцога Максимилиана, который спустя 25 лет после событий той ночи поведал обо всем произошедшем своему русскому знакомому. «Было уже около 10 часов вечера. Отец мой, утомленный от большого перехода верхом, отправился в особую комнату, приготовленную для него монахами. Здесь он не может припомнить, во сне или наяву, но он видит, что отворяется дверь в его комнаты и входит тихими шагами человек в черной длинной одежде, подходит к нему так близко, что он мог при лунном свете разглядеть черты лица его. Он казался старым, с седой бородой. Около минуты стоял он, как бы рассматривая принца, наконец тихим голосом сказал: Не вели войску своему расхищать монастырь и особенно уносить что­нибудь из церкви. Если исполнишь мою просьбу, то Бог тебя помилует, ты возвратишься в свое отечество целым и невредимым. Сказав это, старец тихо вышел из комнаты».

Принц, проснувшись на рассвете, пошел посмотреть церковь, у входа которой стояли часовые. Войдя в храм, он увидел гробницу и образ, который поразил его сходством с человеком, представившимся ему ночью. На вопрос его, чей это портрет, один из бывших тут монахов отвечал, что это образ св. Саввы, основателя монастыря, тело которого лежит в гробнице. Услышав это, принц с благоговением поклонился мощам святого и записал его имя в своей памятной книжке. По другому источнику, подойдя к раке преп. Саввы, «он спросил бывших тут монахов: Давно ли спит здесь этот старец? Ему отвечали: Пятую сотню лет”». После этого принц Евгений попросил у монахов икону преп. Саввы Сторожевского и благословение наместника. В дальнейшем ни в одном из сражений Богарне даже не был ранен. Он благополучно вернулся в Европу и перед смертью рассказал об этом чудесном явлении своему семилетнему сыну Максимилиану, передав ему образ святого и взяв обещание, что если когда­нибудь судьба приведет его в Россию, он обязательно должен побывать в обители преп. Саввы и поклониться святому.

В 1837 году, когда герцогу Максимилиану было уже 20 лет, он впервые попал в Россию, сопровождая своего дядю, баварского короля Людовика, в качестве лейтенанта баварского кавалерийского полка. Вскоре Максимилиан был представлен дочери русского императора Николая I. Спустя некоторое время после знакомства, в том же 1837 году, состоялось обручение герцога Максимилиана и великой княжны Марии Николаевны. Спустя два года, в июле 1839 г., русский императорский двор играл пышную свадьбу – за молодого герцога Лейхтенбергского выходила замуж любимица Николая I, его старшая дочь Мария, или Мэри, как ласково называли ее в семье. Видимо, сразу после венчания молодые отправились в Саввин Сторожевский монастырь поклониться св. мощам преп. Саввы – ведь звенигородский чудотворец сохранил жизнь принца Евгения Богарне, а в его лице – и его сыну Максимилиану. Это событие стало известно в России только в 1839 году.

Первым услышал этот рассказ граф П. П. Новосильцев, адъютант московского военного генерал­губернатора. 26 августа 1839 года, когда проходило торжественное празднование 5-летия знаменитого сражения, граф П. П. Новосильцев встретил на Бородинском поле герцога Максимилиана. Разговаривая о кампании 1812 года, герцог спросил Новосильцева, где находится монастырь Св. Саввы и далеко ли он от Москвы, при этом герцог сказал: «Вас, вероятно, удивляет, что я знаю о монастыре Св. Саввы... Вы еще более удивитесь, если я Вам скажу, что я, католик, хочу поклониться вашему Св. Савве: я в этом дал обет умирающему человеку, а именно отцу моему. Он взял с меня честное слово, если когда­нибудь судьба приведет меня в Россию, непременно отыскать место, где погребен св. Савва, и поклониться ему». Далее герцог рассказал об уже известных нам событиях.

Звенигородский чудотворец привел потомков французского принца на православную землю, потому что герцог Максимилиан, женившись на великой княжне Марии Николаевне, остался на своей новой родине. Их дети стали именоваться князьями Романовскими, герцогами Лейхтенбергскими. Эта линия дома Романовых особо почитала преп. Савву как своего покровителя.