Сегодня трудно поверить, но всего несколько десятилетий назад имя Пастернака и все его творчество находилось под негласным запретом. Когда весь мир признает его «выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы», в России его исключают из Союза писателей. Почему Пастернак оказался чудесным образом нетронутым волной сталинских репрессий, но умер гонимым в годы «оттепели»?
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты — вечности заложник
У времени в плену.
Б. Пастернак. «Ночь»
Имя Бориса Пастернака, блистательного поэта, переводчика, писателя, известно всем, кто хотя бы поверхностно знаком с литературой ХХ столетия. Его пронзительные строки «Февраль. Достать чернил и плакать», «Свеча горела на столе…» по праву потеснили в школьных учебниках пропагандистские «Стихи о советском паспорте» и «Песню о буревестнике». Сегодня трудно поверить, но всего несколько десятилетий назад имя Пастернака и все его творчество находилось под негласным запретом. Требовалась особая смелость, чтобы в 70-е годы включить в спектакль монолог Гамлета: «Гул затих. Я вышел на подмостки», — как это делал Владимир Высоцкий; или снять фильм, как это удалось Эльдару Рязанову, где бы звучали пастернаковские строки: «Любить иных — тяжелый крест, а ты прекрасна без извилин…» или «Никого не будет в доме, кроме сумерек, один зимний день в сквозном проеме незадернутых гардин». Отметим и еще один яркий эпизод советского кинематографа: учитель истории в фильме «Доживем до понедельника» рассказывает ученикам о лейтенанте Шмидте. «Русский интеллигент. Умница. Артистическая натура… Но главный его талант — это дар ощущать чужое страдание острее, чем собственное». О ком это: об офицере, ставшем заложником исторических обстоятельств, или об авторе поэмы «Лейтенант Шмидт» Борисе Пастернаке, который подобно своему герою решил пойти против рожна советской политической машины?
В золотую пору своего творчества знаменитый в Союзе писатель был предан забвению. Забвение Пастернака начинается с парадоксального факта: ему присуждают Нобелевскую премию по литературе. Весь мир признает его «выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы», и в это же время в России его исключают из Союза писателей. Но для советской страны этот парадоксальный факт был вполне логичным: получению премии предшествовала публикация на «буржуазном» Западе романа Пастернака «Доктор Живаго». Это был роман о трагедии русской интеллигенции, которую в полной мере испытал на себе и сам писатель.
Борис Пастернак родился в 1890 году в Москве, в семье известного художника, преподавателя Московского училища живописи Леонида Пастернака, и его супруги Розалии Кауфман, пианистки, ученицы Антона Рубинштейна, оставившей успешную концертную деятельность ради семьи. В доме у Пастернаков бывали Рахманинов и Левитан, Скрябин и Нестеров. Творческую атмосферу своего дома Пастернак потом покажет в «Докторе Живаго», описывая предреволюционную жизнь в московском доме Громеко, с многочисленными родственниками, друзьями, гостями, с бесконечными спорами-разговорами о судьбе России, смысле жизни, о Христе. Известно, что семья Пастернаков не была религиозной, но Борис, как утверждают некоторые исследователи, а также его старший сын Евгений, был крещен своей няней, и с ней же мальчишкой ходил в храм и участвовал в таинствах. В романе Пастернака его герой, Юрий Живаго, с детства хранит в себе память о Боге и веру проносит через все жизненные испытания. Возможно, что именно такую жизнь хотел бы прожить и сам автор, но в молодости, совпавшей по времени с революционными событиями, его собственные творческие поиски уводят его все дальше в сторону от поисков духовных: «Не знаю, решена ль загадка зги загробной, но жизнь, как тишина осенняя, — подробна».
Выросший в интеллектуальном окружении, Борис Пастернак пытался реализовать себя на разных творческих поприщах. Рисовал, занимался композицией у Скрябина, изучал философию в университете, но в какой-то момент он почувствовал, что поэзия влечет его неизмеримо сильнее. В 1912 г. со своими первыми стихами Пастернак входит в московские литературные круги и довольно быстро получает признание. В его ранних стихах потрясала точность образов и размытость смыслов, виртуозное сцепление метафор и свежесть рифм: «Еще о всходах молодых весенний грунт мечтать не смеет. Из снега выкатив кадык, он берегом речным чернеет». Или так: «Сто слепящих фотографий Ночью снял на память гром» — все ярко, зримо, радостно.
Вот как описывает поэта в начале творческого пути К.И. Чуковский: «Когда я познакомился с Борисом Леонидовичем, он уже отрекся от музыки и всецело посвятил себя поэзии. Был он худощавый, подвижный, быстроногий и, как мне показалось, тогда “очень московский”. Среди московских улиц, закоулков, дворов он чувствовал себя как рыба в воде, здесь была родная его стихия, и говор у него был чисто московский, с протяжным аканьем, со множеством простонародных словечек. И теперь, когда я читаю в его стихах самого высокого стиля такие слова, как “образина”, “уродина”, “цацкаться”, “надрызгаться”, “долдонить” и т.д., я вспоминаю, как удивило меня его просторечие и как органически оно было связано со всем его московским обиходом».
Русская революция, гражданская война, НЭП — это было время невиданной творческой свободы. В 30-е годы, с приходом Сталина, идеологические установки в стране меняются, следовательно, меняется и отношение к поэзии. Именно в это время происходит арест Мандельштама, уходят из жизни Маяковский и — позже — Цветаева, с которыми Пастернака связывала творческая и личная дружба. На фоне этих трагедий его собственная судьба выглядит относительно благополучной. В это время Пастернаку выделяют литфондовскую дачу в Переделкино, где он прожил вплоть до самой смерти; выходят его стихи и поэмы, он получает заказы на литературные переводы.
Почему Пастернак оказался чудесным образом нетронутым волной сталинских репрессий? С одной стороны, он всегда старался держаться в стороне от политических игр своего времени: «В кашне, ладонью заслонясь, сквозь фортку крикну детворе: какое, милые, у нас тысячелетье на дворе»? Но с другой — он никогда не оставался равнодушным к судьбам конкретных людей, даже если это угрожало жизни его самого и его близких. Он демонстративно продолжал упоминать имена арестованных друзей и знакомых. Его жена Зинаида Николаевна вспоминает эпизод, когда в 1937 г. собирали подписи творческой интеллигенции под одобрением казней военачальников. Пастернак сразу отказался подписывать это письмо. Но жена, будучи в тот момент беременной, стала умолять его это сделать, понимая, что такой отказ может стоить им всем жизни. Тогда Пастернак ответил: «Если я подпишу, то буду другим человеком. А судьба ребенка от другого человека меня не волнует».
Возможно, такой вот бескомпромиссности, цельности своей натуры, будто «слаженной из одного куска», он и обязан своим спасением. Но 30-е все же не прошли для него бесследно. «Именно в 36-м году, — вспоминал через 20 лет Пастернак, — когда начались эти страшные процессы (в 1936 году развернулась идеологическая кампания, известная как «дискуссия о формализме», на которой Пастернак защищал своих друзей — Иванова, Леонова, Федина и др. — О.С.), все сломилось во мне, и единение с временем перешло в сопротивление ему». «Сопротивление» выразилось и в перемене творческого стиля мастера: от поиска слов и форм он переходит к поиску смыслов, стихи его становятся проще, но глубже. Разуверившись в революции, поэт возвращается к тому, что казалось для него давно и навсегда утраченным:
Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о тебе
Ни слуху не было, ни духу.
И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я твой завет
И как от обморока ожил.
Речь в стихотворении несомненно идет о Христе и о Новом Завете, который с этих пор становится настольной книгой Пастернака.
Вместе с приходом к христианству у Пастернака и возникает замысел создания романа о судьбах своего поколения. «…Это первая моя настоящая работа, — пишет Пастернак о «Докторе Живаго» своей сестре Ольге Фрейденберг. — Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее 45-е… эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое…» На воплощение этого замысла у Пастернака уйдет более 15 лет.
За это время он переживет Великую Отечественную. В 41-м останется в Москве во время наступления немцев: отправит в эвакуацию семью, и будет писать, и проходить военное обучение, и рыть окопы, и дежурить на крышах во время ночных обстрелов города. Такая плотность жизни была ему по душе. «Я не жалуюсь на свое существованье, потому что люблю трудную судьбу и не выношу безделья», — пишет он в это время жене. Большинство писателей с начала войны получили важные государственные назначения, но Пастернаку не предложили ничего.
В 42-м он уехал из Москвы к семье в Чистополь, и только в 43-м ему удалось побывать на фронте. Он поехал в составе группы писателей во главе с Симоновым в военную часть, под Орел, уже освобожденный нашими войсками. И тогда в разговорах с генералами, солдатами, жителями, побывавшими «под немцем», Пастернак увидел другую, «неофициальную» сторону войны. Услышал, как деревенские бабы «сдавали» врагу комсомольцев, как осторожны были в своих политических оценках генералы, опасаясь ушей политруков. Бесстрашие народа перед «чужими» и беспомощность перед «своими» потрясли Пастернака. Тогда же он приходит к выводу, что главная трагедия России — отступление от Христа.
От того, что внутри каждого — «трясина», от отсутствия нравственного стержня страдает русский народ, и интеллигенция в том числе, — показывает Пастернак в «Докторе Живаго». На фоне общей духовной деградации светлым романтическим пятном выступает главный герой романа. Кажется, он нравственно безупречен, но при этом в нем мирно уживается любовь к двум женщинам, жене Тоне и музе — Ларе. Подобная ситуация долгое время присутствовала и в жизни самого Пастернака, переживания героя он списывает с себя. Сначала «разбился о быт» его первый брак. Первая жена Пастернака, Евгения Лурье, была художницей, и двум творческим личностям было трудно ужиться под одной крышей. Вторая жена Пастернака, Зинаида Николаевна, была образцовой женой, матерью и хозяйкой, но после потери сына в конце войны она искала забвения в прозе жизни, в то время как Пастернаку требовалась свежая струя вдохновения для нового романа.
Желаемое состояние принесло ему знакомство с молодой красавицей Ольгой Ивинской, черты которой поэт перенес в облик Лары Гишар. Появились глубокие печальные стихи «живаговского» цикла. В них и боль, и ощущение трагедии, и радость грядущего от нее избавления, — писатель, безусловно, понимал обреченность этих отношений. Не случайно оказывается бесплодной, как евангельская смоковница, воспетая в романе любовь Юры и Лары. Герой умирает в одиночестве. Его с Ларой дочь, Пастернак уничижительно называет ее Танька Безочередева, выросла, не зная своих родителей, и не унаследовала ничего от их тонких поэтических натур. Такой финал нельзя не считать христианским поступком. О Христе в «Докторе Живаго» часто и много спорят герои, что говорит о том, что автор, не будучи прихожанином, хорошо знал и Священное Писание, и церковную службу.
Роман был закончен уже во время «оттепели». Но и тогда опубликовать его в СССР оказалось невозможно. Писатель носит рукопись по толстым журналам, пытается издать роман отдельной книгой, но везде получает отказ. Наконец к нему на дачу в Переделкино приезжает итальянский коммунист-антифашист Джанджакомо Фельтринелли и предлагает Пастернаку издать «Доктора Живаго» за рубежом. Писатель, не видя другого выхода, соглашается. Роман выходит и сразу же пользуется невероятным успехом. Его переводят, читают, экранизируют, и в итоге в 1958 г. Пастернаку присуждают Нобелевскую премию по литературе.
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет./…/
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но советское руководство думало иначе. Оно тут же запретило «Доктора Живаго», объявив его «антисоветским романом». По настоянию властей Пастернака сначала исключают из Союза писателей, затем уговаривают «добровольно» отказаться от премии. Члены СП осуждают роман, выступают в прессе, требуют выслать автора из страны.
Травля Пастернака длилась недолго — ее остановила последовавшая в 1960 году смерть писателя. Он уходил без страха, с сознанием выполненной миссии на этой земле, стараясь полностью предать себя воле Божьей: «Мне сладко при свете неярком, чуть падающем на кровать, себя и свой жребий подарком бесценным твоим сознавать». Поскольку Пастернак умер не в застенках, не в лагерях, а на собственной даче, то после смерти реабилитировать его не стали: ситуацию оставили как есть.
Роман «Доктор Живаго» вышел в журнале «Новый мир» только в начале перестройки. Но к этому моменту о скандале с премией забыли, имя писателя было не на слуху, и публикация не вызвала особого резонанса. К тому же в это же время начали выходить в свет очень многие произведения, посвященные культу личности и политическим процессам 30-х. Их читали быстро, передавали из рук в руки. А «Доктор Живаго» требовал вдумчивого читателя. К тому же речь в романе шла не столько о культе личности, сколько о революции семнадцатого года и Гражданской войне — ключевом периоде русской истории. Но этот период тогда казался куда более однозначным.
Возможно, в том, что роман столько лет был под запретом в России, заключался особый замысел Творца. Сегодня, после событий 90-х, возврата к православию, он читается иначе, чем полвека назад. Кто знает — может, завтра он откроется с какой-то другой стороны. И не об этом ли пастернаковские строки: «Ко мне на суд, как баржи каравана, столетья поплывут из темноты»?..
